- Нет! Я никаких картин не смотрю. Я вам уже сказал, что не занимаюсь смотрением телевидения, и это правда. Стопроцентная правда. Даже прогноз - какой будет завтра погода - мне безразличен. Я даже не прочел и не просмотрел последних номеров «Природы». Вот закрытая папка - там новейшие толстые журналы из Москвы.
- Вы написали «Диалоги», «Сумму технологии» - и одновременно «Солярис», «Возвращение со звезд», Пиркса, «Звездные дневники Ийона Тихого»… Вы что, своей беллетристикой, фантастикой хотели просто продемонстрировать, разжевать собственные идеи? Или художественные вещи сами по себе зарождались в вас, требовали воплощения?
- Откуда это у меня бралось - я не знаю.
- И все же: вы больше ощущали себя философом или беллетристом? Рассказчиком или мыслителем?
- Думаю, все-таки мыслителем. Дело в том, что меня интересует действительный путь будущей цивилизации человечества, а не то, что можно себе… эдак сказочно… нафантазировать. Я не люблю то, что американцы называют fantasy, а только твердую science fiction. Я и твердую science их не читаю теперь, потому что времени нет.
- Но вы ведь писали в числе прочего и фантазии, и бурлески, хулиганили…
- Я написал сорок томов и сказал потом: «Хватит с меня!» Теперь я пишу в такой польский журнал «Odra», кроме того… то, что молодежь читает… немножко… в популярных изданиях… о современных достижениях науки… есть такие издательства для школ. Я являюсь членом Польской Академии наук, оттуда тоже приходят письма - я даже не открываю конвертов…
- На ваш взгляд: какова самая сильная опасность для цивилизации сегодня?
- Мне кажется, что опасностей много. Во-первых - эти самые капиталисты, которые стали давать скоту костную муку. Вы знаете, что творилось? Ужасно! Олени должны кушать траву, а не то, что остается после мертвых животных. Потом есть теперь… в Англии, кажется… эта самая… даже не знаю, как сказать по-русски… прыщица!
- Ящур?
- Вот-вот! И потом этот дурак - простите, Буш - придумал себе этот самый антиракетный план. Это идиотство! Я читал: большое количество ученых обращались к нему в последнее время, чтобы он это идиотство отбросил, - нет! он знает лучше! Это такая династическая история, потому что его отец, президент, тоже делал сплошные глупости.
- Но антиракетный план - это безвредно!
- Нет! Дураки - это очень вредно! Вы не помните, может быть, я не знаю, но я еще помню время, когда в Советском Союзе говорилось, что кибернетика - лженаука. А Лысенко со всей своей идиотской теорией… Когда началась всесоюзная сессия этой их Академии сельскохозяйственных наук и «Правда» печатала тогда покаяния этих морганистов, менделистов - то я в польском ежемесячнике «Zycie nauki» выступил против Лысенки; этот ежемесячник был закрыт; были неприятности, конечно; но ничего мне не сделали: ведь я никакой не ученый, я - безработный (смеется).
- А вы работали как врач?
- Два месяца только. Я принимал роды. Гинекологом был, да. А потом удрал…
- А в подполье вы были?
- Где?
- В подполье. Боролись с немцами?
- В подполье - нет. Я работал в немецком гараже, при машинах немецких. Я ходил в так называемый «Кружок правдолюбов»… Был такой пистолет-пулемет Дегтярева. Я вывозил их и потом передавал кому надо. То есть я лично не боролся, а только помогал. Хотел принять участие в так называемой «акции N»: это надо было изготавливать антифашистские листовки для немцев. Но мне тогда было только двадцать лет, и мой немецкий не был так хорош, чтобы можно было подумать, что листовку писал настоящий немец… А кроме того… Нет, в подполье я не был. Ведь я был один раз под советской властью, потом - под немцами, потом опять под советской, потом под народной Польшей…
- Я глубоко благодарен, что вы дали нам такое длинное интервью. И мы непременно передадим вам журнал с ним, когда оно выйдет. И гонорар.
- Очень надеюсь.
«Надо привыкать к тому, что все переменяется». Беседовал Фаворов П.В.[245]
Петр Фаворов. Ох! Даже не верится, что это вы.
Станислав Лем. Я должен вам сказать, может, вам это неинтересно будет, что я в общем не даю никому никаких интервью. Вы являетесь редчайшим исключением, сам не знаю почему, просто так как-то вышло. Когда кто-нибудь из Польши хочет, я, конечно, никогда никого не принимаю. Из Германии редчайшим образом, только когда мне дали doctor honoris causa в университете Билефельда, ну тогда очевидно пришлось[246]. Мне кажется, когда человеку восемьдесят четыре года, с него хватит. И еще я очень плохо слышу. Не сто процентов, конечно, глухой, но на девяносто. Так что говорите, пожалуйста, громче.