— Ну, если в дальнейшем, то я отпускаю. Все, вот видишь, я просто сижу у твоих ног и даже тебя не касаюсь.
— Нет касаешься! Руку убери с колена.
— Убрал, что еще прикажете Амазонка Ивановна?
— Теперь сядь за стол.
— Сел, что дальше?
— А теперь, выполняй свои обещания и напои меня чаем.
Потом он начинает возиться с чайником, заваркой, вынимает и ставит посуду из шкафа, она немного успокаивается и уже не так агрессивно, но все равно смотрит за всеми его действиями. Потом он что–то начинает ей рассказывать. О том, как ради нее взял и прогнал девчонку, и что, несмотря на все ее обиды, он предпочел ее видеть, даже не рассчитывая на что–то еще.
— А это, как я поняла, для Вас, Александр, большая трагедия, остаться без женщины на ночь одному в своей постели. — Подкалывает она и все никак не может забыть, простить ему эти приставания.
— Если честно?
— Да уж, пожалуйста, заодно и проверим, насколько Вы так уж преданы своему предмету, как вы изволили говорить обо мне. Итак?
— Только перед тобой! Господи, что я делаю?
— Ну, ну, я вас слушаю, грешник великий, покайтесь!
И Сашка неожиданно начинает ей говорить о себе и о том, как он, пользуясь, случаем, или уловками сначала осторожно, а потом все настойчивее стал приглашать к себе женщин. Она слушала его рассказ и все больше верила, к тому же она не могла не верить, потому что он приводил ей такие детали его свиданий, о которых не могли знать мужчины. Это были секреты женщин и только.
Она слушала и все больше верила ему, его откровенному обнажению. Он рассказывал, как не мог понять, отчего же с очередной подругой у него никак не получается завести ее и сколько он не старался, все никак у нее не наступала разрядка. А потом он обратил внимание на то, как она аккуратно укладывала голову со своей прической на подушку и все время следила за волосами и за прической и даже тогда, когда Сашка исполнял с ней мужской долг. И наконец, поняв, что подруга волнуется больше за укладку волос, он изменил способ соединения с ней, и как только так, она сразу же и потом все остальное время и с удовольствием. И еще он говорил ей… и она все это слушала, и уже не могла не верить.
Время так быстро летело в общении, и теперь они уже говорили друг другу ты, и она уже не боялась его, наоборот, ей нравилось его откровение и где–то немного с бахвальством. Но при этом он не стеснялся и сообщал ей такие интимные подробности о себе и своих ощущениях, что она уже верила ему окончательно и успокоилась.
После того она попросилась в туалет, и он, как галантный мужчина, все проделал для этого очень красиво. Показал где и что, прикрыл за собой дверь на кухню, где принялся шумно мыть посуду, как бы показывая ей, что он не прислушивается. Потом они снова сидели за столом, и наконец–то он стал расспрашивать ее. И она почти так же, как только что делал он, стала ему рассказывать о себе.
Время уже было далеко за полночь, когда она наконец подошла в своем рассказе до того момента, как узнала о пропаже матери своей и сестры.
Сашка все время слушал ее внимательно и только нервно курил, особенно, когда она рассказывала ему об издевательствах и насилии над ней и ее сестрой Фашиста. А потом она увидела, как он нервно слушал, а потом с облегчением узнал о чудесном спасении и их побеге. Потом она плакала, рассказывая о смерти Малой и ее ребенка. Она видела, как он словно поменялся на глазах и что он теперь совсем по–другому смотрел на нее. Это был взгляд добрый, во многом сочувственный. Она ощутила в его взглядах, эмоциях, что Сашка переживал, что ему становилось ее жалко, и что он так хотел помочь и пожалеть ее.
Когда она закончила, то Сашка все так же подошел, присел, обнял ее бедра, прижался к ней всем телом и положил свою голову к ней на колени. Но теперь она уже не отталкивала, не пыталась высвободиться, а потихонечку, сначала осторожно, а потом все смелее стала поглаживать его волосы.
На улице уже давно смолкли всякие звуки, и ночь властвовала над людьми, а они все не могли уснуть как все остальные нормальные люди.
Теперь они целовались, и она так уютно чувствовала себя на его коленях, не отталкивала руку, которая легла сначала и поглаживала колени. Потом рука соскользнула, прошлась снаружи по верхней части бедра, потом,… потом…
А что происходило потом, она уже смутно помнила, потому что она сама тянулась к нему и позволяла теперь уже гладить себя, и это не были грубые лапанья тела, это были приятные, нежные прикосновения, успокаивающие, радостные открытия для него и нее.