И опять это «дивчата» и «убегают» с мягким «г» на конце чуть-чуть покоробили меня. «Да что это в самом деле я придираюсь к ней, — подумал я. — Что со мной происходит?»
Я сказал, что обязательно приду, осторожно привлек ее к себе. Моего лица коснулись пушистые волосы, сквозь шуршащую ткань платья я ощутил тугие горячие плечи. Мне нестерпимо захотелось обнять ее всю, и по тому, как по-женски послушно потянулась она навстречу, я вдруг понял, что больше нет прежней Наташи, что нет и никогда уже не будет между нами тех чистых и светлых отношений, как раньше.
Сделав над собой усилие, я разжал руки. Рассказывать Наташе о самом важном в своей жизни — о сомнениях, о внутренней борьбе — больше не хотелось. И я начал говорить о каких-то пустяках: о новом репертуаре Утесова, о модных длинных пиджаках, об ожидаемых в эту зиму небывалых морозах.
Скоро пришла Наташина подруга, я проводил их до Савеловского вокзала, и, условившись встретиться на будущей неделе в общежитии, мы расстались.
В этот вечер я долго не мог уснуть. Было жалко утраченного, грустно, что былого не воротишь. «Неужели таков удел каждой первой любви?» — думал я. Усилием воли я вызывал в себе снова и снова прежний милый образ, но Наташа больше не являлась мне той, что была. «Но это же неправда, — говорил я себе, — я хочу по-прежнему ее любить». «Хочешь?» — спрашивал меня чей-то иронический голос. «Нет, люблю, — говорил я и, стараясь заглушить в себе этот подлый голос, повторял: — Люблю и, невзирая ни на что, буду любить».
Через две недели, сдав зачеты за первый семестр, я с Глебом отправился в ту самую больницу, где мне в детстве удаляли глаз. Я решил еще раз испытать свое счастье — сейчас, на пороге новой жизни, открывающейся с окончанием института и встречей с Наташей.
В больнице меня принял доцент с приятным бархатистым голосом. После осмотра он сказал:
— У нас как раз освободилось одно место. Можете ложиться.
— А надежда?
— Попробуем, попробуем. Многого не обещаем, но надежда есть.
Большой уверенности в его голосе не чувствовалось.
Помывшись в ванной, я в сопровождении санитара поднялся на второй этаж. Мне указали палату и койку. Едва я разделся и лег, как подошла нянечка.
— Сынок, — сказала она хрипловатым старческим голосом, — не лежал ли ты в нашей больнице прежде?
Что-то знакомое было в том, как она говорила.
— Лежал.
— Не с мамой ли ты был тут, мальчиком еще маленьким?
— Тетя Таня?
— Тетя Таня, — радостно подтвердила нянечка. — Маму-то твою я хорошо запомнила, очень убивалась мама-то по тебе, я с ней, бывало, не одну ночь наскрозь просиживала.
Далекое, далекое вдруг встало передо мной. Детские голоса, голубые кроватки, слово «поздно»… От этого воспоминания мне стало не по себе, и я отвернулся. Тетя Таня, заметив, вероятно, мое состояние, молча поправила одеяло и неслышно отошла.
Через час меня осмотрел лечащий врач. Мне пустили в глаз какие-то капли. На другой день явился доцент с бархатистым голосом. Он назначил мне тридцать уколов.
— Зачем? — спросил я.
Мне ответили, что необходимо укрепить глаз. Я поинтересовался, за какой срок надо принять эти уколы.
— За месяц, — сказал доцент.
— Но у меня через десять дней начинается экзаменационная сессия!
— Ничем не могу помочь. Мы готовим вас к операции.
Ложась в больницу, я не думал, что меня задержат так долго. Я не мог и не хотел опаздывать со сдачей экзаменов, тем более что это были последние экзамены за четвертый курс.
— Может быть, вы разрешите мне готовиться здесь?
Доцент вдруг рассердился.
— Вы смеетесь, юноша! Уколы болезненны, после них невозможно заниматься. Кроме того, мы готовим вас к операции, заметьте себе это. Всякие шутки тут неуместны.
Он ушел. Через некоторое время мне сделали первый укол. Это на самом деле было очень больно, и потом развивалось головокружение. Тем не менее я встал, разыскал с помощью сестры главного врача и после долгих переговоров добился разрешения не только заниматься, но и уходить в дни сдачи экзаменов в институт.
Когда меня впервые навестили Глеб и Вера, я рассказал им о своем намерении и попросил привезти в больницу все мои записи и конспекты. Друзья пытались меня отговаривать, на я настоял на своем. На следующий день, сидя на койке и перебарывая слабость после очередного укола, я уже штудировал лекции по диалектическому и историческому материализму.
Еще через день пришла Наташа. Она набросилась на меня с дружескими упреками: я так и не побывал у нее в общежитии, кроме того, ей пришлось опять разыскивать меня.