— Конечно, теперь ты вправе меня ненавидеть, но…
— Я тебя люблю, — быстро шепотом проговорила она.
Мы оба замолчали. Тикали ходики. С улицы долетел автомобильный гудок. Время шло.
— Ну так что же предпримем, Наташа?
— Не знаю.
— А я знаю: надо доказать свою правоту, и я помогу тебе в этом. Найди людей, которые могли бы подтвердить, что вы в продолжение всех трех лет оккупации очень нуждались, что хутор, где вы жили у родственников, сожгли каратели. Дай мне такие подтверждения, я напишу бумагу по всей форме и сам пойду к ректору. Хорошо?
Наташа промолчала.
— Ты согласна?
Она вдруг поднялась со стула, быстро подошла ко мне, обвила мою шею холодными пухлыми руками и, почти валясь, опустилась рядом со мной на кушетку.
— Алеша, — прерывисто проговорила она, — я так ждала тебя, так тосковала, я так люблю… Зачем без тебя университет, честное имя, все?.. Возьми меня, убедись, что я твоя верная, прежняя Наташа.
Она спрятала свое лицо на моей груди. Ее спина вздрагивала от беззвучного плача. Мы были в комнате одни. Я кусал губы, я переставал владеть собой.
— Нет, — вдруг сказала Наташа, отстраняясь. — Что я делаю? Не надо, нет, прости, ты прав… Уезжай, Алеша, спасибо тебе за все, я должна многое обдумать сама. Прощай.
Я встал. В эту минуту мне показалось, что я опять люблю ее, люблю той прежней чистой любовью. И стараясь сохранить в себе это чувство, я тихо простился и вышел из комнаты…
Через две недели после моего возвращения в Москву в институте начались летние каникулы. Мы с Аней поехали в Шоношу.
В Шоноше почти ничего не изменилось: на улицах было все так же пыльно, так же лениво перебранивались женщины в очереди за белым хлебом на углу, со станции все так же доносились отрывистые гудки маневровых паровозов. Мы шли вчетвером: впереди — Аня и мать, сзади — я с отцом, приурочившим к нашему приезду свой отпуск.
Когда мы остановились у крыльца, отец шутливо сказал:
— Отчий дом перед вами, дети мои. Отряхните прах с ног своих.
На следующий день мы с ним лежали на старой плащ-палатке в саду под яблоней. В траве, то умолкая, то как бы спохватываясь, неистово трещали кузнечики. Пахло теплой огородной землей и укропом.
— Вот видишь, — негромко сказал отец, когда я рассказал ему в подробностях историю двух последних лет своей жизни, — видишь, все идет к лучшему… Ты дедушку часто вспоминаешь?
— Редко в последнее время.
— А я, знаешь, с годами все больше думаю о родителе. У меня с ним было много разговоров о тебе, он ведь до последнего дня считал себя главным виновником твоей беды.
— Напрасно считал.
— Конечно, напрасно, но я о другом… Отец незадолго до смерти говорил мне: «Алексея, когда подрастет, надо готовить в партию. В партии общее дело, общие радости и горести, высокая цель, там человек забывает про свои личные невзгоды. Готовь его для серьезной жизни, Михаил». Вот так говорил твой дедушка. Думаю, что он очень порадовался бы, встретив тебя таким, как сейчас.
Я слушал отца с волнением. И потому что он коснулся новых, дорогих мне мыслей, которые я вынес из работы в адвокатуре, и потому что он впервые разговаривал со мной как с равным. У меня многое еще было неблагополучно: вопросы, на которые я сам не мог найти ответа, поступки, в правильности которых сомневался. Я сказал об этом отцу.
— Ты о своей работе?
— Да. Посидев полгода в юридической консультации, я убедился, что у нас еще столько недостатков, что иногда становится просто не по себе.
Отец протянул мне папироску и, закуривая сам, сказал:
— А ты думаешь, коммунисты не борются против этих недостатков? Ты программу и устав партии знаешь? Цель тебе известна? С целью ты согласен? Ну, так как ты полагаешь, одному легче воевать, скажем, с теми же волокитчиками или сообща, организованно?
— А почему у нас так мало и робко пишут о безобразиях?
— Это другой вопрос. Может быть, это неправильно, но только не в этом суть. То, что говорил твой дедушка, коммунист ленинского призыва, по-моему главное: нет настоящей жизни без партии, без ее дела, потому что ее дело — основа нашей жизни, возможно, весь ее смысл.
Этот разговор в саду запомнился мне надолго. Я почувствовал в отце не только очень родного, близкого человека, но и умного старшего товарища.
Потом мы не раз возвращались к затронутой теме. Непреклонная убежденность отца, опытного инженера-организатора, в том, что уничтожить все темное и нехорошее в нашей жизни можно только с помощью партии, заставила меня по-новому взглянуть и на свою теоретическую работу: я пересмотрел в то лето многие положения своей будущей диссертации.