Когда Гудков покинул кафедру, в зале обозначилось легкое движение, потом снова все стихло. Председательствующий сказал, что слово предоставляется первому официальному оппоненту. Это был профессор Николай Николаевич.
С Николаем Николаевичем я не виделся почти пять лет, с той поры как он заявил мне в своем кабинете, что переоценивал мои способности. Мне рассказывали, что у него большая семья: молодая жена и взрослые дети от первого брака, в семье постоянные раздоры между старшей дочерью, студенткой, и молодой мачехой, любительницей хорошо пожить. Стремясь умилостивить обе стороны, профессор Николай Николаевич много работал — писал статьи, редактировал, давал через городское лекционное бюро платные консультации. Сейчас он претендовал на освободившееся в юридическом институте место заместителя директора по научной части.
Как диссертант, я, вероятно, мог бы возражать против назначения Николая Николаевича моим оппонентом — и у меня были на то известные всем основания, — но самолюбие, а главное, уверенность в своей работе не позволили мне этого сделать. За неделю до защиты меня познакомили с его отзывом на диссертацию. Отзыв был хорошим, хотя и не без указаний на недостатки, которые, как значилось в рецензии, «…могут быть легко устранены в ходе доработки».
Услышав знакомый сухой резковатый голос, я вновь ощутил себя на минуту студентом и мысленно сжался. Профессор Николай Николаевич говорил неторопливо, точно, ясно и почти слово в слово с тем, что было написано в отзыве. Я начал понемногу распрямлять спину, ожидая, что, упомянув про легко устранимые недостатки, профессор скажет и то, что стояло в конце его отзыва: «Автор заслуживает искомой им степени». Но Николай Николаевич не спешил с выводом, а стал все так же неторопливо, и все более отходя от текста рецензии, развивать свои мысли по поводу недостатков диссертации.
Я беспокойно ерзал на месте. Тревога моя возрастала с каждой минутой, тем более что, как мне сообщила Аня, выглядевшие до сих пор довольно безразличными члены ученого совета вдруг оживились и начали энергично листать автореферат моей диссертации. Особенно взволновался один почтенный ученый. Отыскав какие-то строки в автореферате, он показывал их соседям справа и слева, тыча в страницу пальцем и что-то возбужденно шепча.
Все это происходило в то время, когда Николай Николаевич, высказавшись все-таки за присвоение мне степени, удалился и когда с кафедры говорил уже второй официальный оппонент, мнение которого о диссертации было очень хорошим. Полагая, что все остальное пойдет своим чередом и, несмотря на перешептывания, выступающих больше не будет, я приготовился к заключительному слову, как вдруг рядом с трибуной послышался приглушенный тенорок:
— Позвольте мне.
Аня сказала, что это почтенный муж. Зал притих.
— Обращаю внимание членов ученого совета, — не спеша, тихим вкрадчивым голосом начал он, — на тот раздел диссертации, где соискатель останавливается на вопросах работы местных Советов и, в частности, на его утверждении о том, что наши депутаты на местах из-за существующих каких-то ведомственных барьеров якобы еще не всегда могут достаточно эффективно влиять на развитие хозяйственной и культурной жизни в районах. — Голос почтенного ученого возвысился, он набрал в себя воздуха и, чуть шепелявя, патетически вопросил: — Что есть это? — Сделав паузу, сам себе ответил: — Это есть не что иное, как элементарное непонимание природы социалистической демократии, и что подобная трактовка вопроса суть не научная, а антимарксистская трактовка.
Сказав это, выступавший умолк. Я с горящим лицом перебирал листы своей тетради. Зал взволнованно гудел. Слышалось, как переговариваются и члены ученого совета.
— Не желает ли кто-нибудь еще выступить? — спросил председательствующий голосом, в котором уже не было прежнего спокойствия.
Воцарилась тягостная тишина.
«Как жаль, что Гудков уже выступил и больше не имеет права, — думал я. — Неужели никто не поддержит?»
Для меня настала критическая минута. Все духовные приобретения последнего времени, вера в новых товарищей, свет, который я увидел в борьбе за большую правду наших дней, за высокое дело партии, в кандидаты которой я был недавно принят, — все, казалось, готово было поколебаться. Но прежде чем подумать об отступлении, я решил дать бой. Я весь напрягся, словно перед броском, чтобы встать для последнего слова, как впереди раздался низкий хрипловатый голос заведующего сектором, бывшего фронтовика, депутата областного Совета: