— Да, это уже кое-что, — сказал Гаврилов тихо и доверительно. — Только не надо, Юрий Михайлович, злиться. Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя, ты знаешь. Считай, что официальная часть нашего разговора пока окончена. Поскольку, однако, у тебя сегодня присутственный день (Петр Никодимович голосом выделил слово «присутственный»), позволю себе задержать тебя еще минут на десять… Чашку кофе или стакан крепкого чая?
Секретарь Рита, отчего-то радостно оживленная, с свеженакрашенными фиолетовой помадой губами, в светлом клетчатом — под стать шефу — костюме, принесла из буфета две чашки кофе.
— Благодарю, мадам, — прохаживаясь, сказал Гаврилов. — Если бы в наше время существовали дуэли — я непременно вызвал бы вашего мужа на дуэль.
— За что, Петр Никодимович? — с тонкой усмешкой спросила Рита и неспешно, с достоинством удалилась.
— Какова женщина, а? И умна, и красива, — вполголоса произнес Гаврилов, едва затворилась за ней дверь. — И неприступна. Целый год наблюдаю ее.
— Наверно, любит мужа, — сказал Волков. — А тебе что?
— Изучать людей — моя слабость. Кстати, ты вот недоумевал, почему я радуюсь, чуть не ликую… У тебя повышенное давление или пониженное?
— Немного пониженное.
— Тогда двадцать пять граммов рижского бальзама. В кофе.
И Гаврилов извлек из стоявшего рядом с креслом резного шкафчика плоскую керамическую бутылку.
— Во-первых, как я уже доложил тебе, я рад, что твое дело не попало в чужие… равнодушные руки. А во-вторых, все ведь получается так, как я и предвидел, и предсказывал во время нашего первого разговора… Ну, когда поступило письмо от Вероники в дирекцию института. Дружески предупреждаю, дальше будет хуже, а как оно будет, я тебе, Юра, тоже в тот раз говорил. Ты кури, кури, не стесняйся…
Волков попытался посмотреть Гаврилову в глаза. Блеснули стекла в темной массивной оправе. Глаз не было — были стекла. Волков жадно затянулся сигаретой, отхлебнул кофе, сдобренный целебным рижским бальзамом, протянул руку через столик и снял с шефа очки.
— Что за солдафонские штучки? — жмурясь, сказал Гаврилов.
— Десять неофициальных минут, пока я твой, Петя, личный гость… Не сердись, но я люблю смотреть друзьям в глаза. Скажи, пожалуйста, ты влюблен в мою бывшую жену?
Он увидел, как мельчайшими каплями пота покрылся высокий лоб Гаврилова, как он часто заморгал, хлопая короткими, будто подпаленными ресницами, как вдруг шлепнул себя по туго обтянутым брюками ляжкам и принужденно захохотал.
— Тебе, Юра, насколько я понимаю, была неверна жена, но тут я, ей-богу, ни при чем. Увы, не та возрастная категория.
— Ты, Петя, замечательный хитрец, однако ведь и я не такой уж простак. Зачем стараешься выудить всякие подробности, касающиеся моей личной жизни? Ты скажи, возможно, я и поделюсь с тобой кое-какими секретами.
— Ты думаешь, Юра, я завидую тебе, твоим успехам в науке, относительной молодости. Верно? Отдай очки.
— Я, Петя, до шестидесяти шести не протяну, как ты, и звание профессора в ближайшие два-три года мне, скорее всего, не дадут… чего завидовать? Нет, ты мне не завидуешь, но, как видно, и добра не желаешь. Откройся, Петя, объяснимся, как мужчины, и разойдемся по-хорошему. Я тебе верну очки.