— Как вы спите, Герберт?
— Что вы?..
— Я спрашиваю, хорошо ли вы спите, нормальный ли у вас сон?
— О, да! Правда, я сплю главным образом днем, но и ночами, когда свободен от дежурства, сплю тоже хорошо.
— И вам не снится лагерь?
— С тех пор как я поселился в Брукхаузене, меня перестали посещать кошмары. Лагерь я вижу во сне часто, но, слава богу, без особых ужасов. Желаю и вам покойной ночи, дорогой камрад Покатилов.
Поднявшись к себе в комнату, он зажег настольную лампу и уселся с тетрадкой Гали в кресло. Он с удовольствием выпил бы кофе и пожалел, что не воспользовался предложением Герберта, у которого, вероятно, была электрическая плитка или кипятильник. С трудом дочитав до конца доклад-реферат Генриха Дамбахера — весьма умеренный, осторожный в формулировках, — Покатилов неожиданно почувствовал, что его клонит ко сну. Благоразумнее всего было бы немедленно выключить свет и, раздевшись в темноте, залезть в квадратную постель под пуховое одеяло. Но привычка взяла свое: он достал чистую пижаму и направился в ванную.
Раздался чей-то деликатный стук в дверь.
— Айн момент, — сказал он и сунул пижаму под подушку. — Пожалуйста. Райн.
За дверью стояла Галя. Она держала на весу небольшой никелированный кофейник.
— Вы еще не ложились? — удивился Покатилов.
— Я переводила кое-какие печатные материалы, а потом ко мне пришли Мари с Яначеком и голландцем.
— Звали в «Мулен-Руж»?
— Просили повлиять на вас, чтобы вы поехали с ними, а когда я сказала, что не могу на вас влиять, Мари затащила меня к себе и попросила передать это. — Галя кивнула на кофейник.
— А мне как раз очень хотелось кофе. Заходите, пожалуйста.
— Не поздно? — Покачиваясь на высоких каблуках, Галя прошла к столу, поставила кофейник рядом с лампой, обернулась со сконфуженной улыбкой. — Так вкусно пахнет…
— Выпейте чашечку за компанию.
— Выпила бы, а то я замерзла, но боюсь, потом не усну. Почему они не отапливают комнаты?
— Обычно в это время здесь уже довольно тепло. Присаживайтесь и… не обращайте внимания на беспорядок. Это следы нашей дискуссии с Гардебуа. — Покатилов сдвинул к краю стола немытые стаканы. — Если боитесь пить кофе на ночь — могу предложить в виде исключения двадцать граммов «мартеля» — для сугреву, как говорят у нас в Вологде. Презент моего друга Анри. Что хотите?
— Двадцать граммов в кофе. Только давайте сперва помою стаканы. Другой посуды нет?
Кофе был крепким, душистым, огненно-горячим. Ему стало жалко перебивать кофейный аромат, и он плеснул себе из сувенирной бутылки в пластмассовый стаканчик — крышку от термоса.
— Ваше здоровье, фройляйн. Прозит! — пошутил он, приподняв стаканчик. — Сейчас отогреете душу французским напитком, наденете русские шерстяные носки и — под немецкую перину. Есть с собой шерстяные носки?
Галя утвердительно качнула головой, глядя на него своими большими, чуточку воспаленными глазами. Как и утром, Покатилов был в костюме, в галстуке, с пробором в серебряно-черных волосах.
— Константин Николаевич, Яначек говорил, что перед освобождением в апреле сорок пятого года вас пытали в крематории. Это верно?
«Когда-то что-то подобное уже было со мной», — подумал он устало и, пересилив себя, улыбнулся.
— Раз говорил Яначек, значит, верно. Он человек положительный, хотя и не доктор и даже не инженер. Вы заметили, как ценятся здесь эти звания? Например: доктор-инженер Хюбель…
Галя не сводила с него широко раскрытых глаз, смотревших слегка недоверчиво.
— Мари называет вас героем Брукхаузена… Почему же советник по культуре не предупредил меня об этом?
— Мари преувеличивает. Она все время подтрунивает надо мной. Интересно, они все-таки уехали в Вену?