Каменный фундамент, каменно-кирпичные стены, с узкими бойницами окон, запираемых на глухие ставни, крепкая новая крыша.
Здание в целом одноэтажное… Но вместо чердака узкие, но отдельные комнаты для нас троих.
Всё это фундаментально (хотя и некрасиво), без щелей, снабжено сразу двумя печами, которые могли обогреть помещение даже в самые лютые морозы, какие, судя по рассказам местных, здесь бывали.
После завершения строительства из остатков старого строения собрали грубую мебель, кровати, лавки, стулья.
Доски, из которых был построен старый сарай (а по-другому я это строение назвать не могу), рассортировали на «ещё пригодятся» и «дрова».
Сразу же организовали рубку леса для стройки, потому что казарма — это ещё не всё, необходимы и заготовки дров на зиму.
Новобранцы, поначалу роптавшие и отлынивавшие от работы, но видя, что их новые капралы вкалывают наравне с ними, а также что вся работа идёт для общего дела, то есть их собственного блага, постепенно втянулись. Для многих из них это была привычная крестьянская или ремесленная работа. Они строили, рубили, таскали камни, чинили инструмент.
И в этом общем, осмысленном труде рота начала понемногу сплачиваться. Они видели, что их новые командиры не просто гоняют их по плацу до седьмого пота, а действительно заботятся о них, создают нормальные, человеческие условия для жизни. Даже в такой дыре, как этот никому особенно не нужный рудник. Бойцы стали реже ворчать и чаще улыбаться, а это уже было неплохим показателем.
Несмотря на полное, демонстративное наплевательство со стороны нашего «чудо-командира», мы налаживали быт. Мы снова выживали. И снова — вопреки всему.
Глава 8
Разные люди
Потратив несколько дней на обустройство казармы, чтобы можно было просто спать и не боятся, что нас украдут злые волки, мы решили познакомиться с рудником поближе.
Всё-таки он был нашим объектом для охраны, тем самым, что Пацци назвал стратегическим объектом, вокруг которого мы якобы ходим дозором. Хотя от кого мы его тут охраняем — не совсем понятно.
Золотой рудник представлял собой несколько глубоких, тёмных шахт, с единым входом, около которого высилась гора пустой породы — отвал.
Шахты-ходы уходят в недра холма, как норы исполинского крота, около входа ютились пара приземистых, закопчённых строений, где, видимо, происходила первичная обработка руды — дробление и промывка.
Отвал переливался крупинками песка с камушками. Воздух был тяжёлым, спёртым, пахло сыростью, металлом, жжёными дровами и чем-то ещё, неприятно-химическим, отчего першило в горле.
У входа в шахты была самодельная будка для охранника-стража, но сейчас она была пуста, поэтому мы невозбранно прошли в арку входа в шахту.
Жуткое, отвратительное зрелище ждало нас внизу, у входа в одну из действующих шахт. Там, под бдительным присмотром нескольких вооружённых до зубов людей, работали гномы.
Это были не те весёлые, бородатые крепыши из детских сказок и легенд, с пивными кружками и боевыми топорами. Эти гномы были измождёнными, грязными, одетыми в рваные, вонючие лохмотья, которые едва прикрывали их исхудавшие, покрытые язвами и синяками тела.
Их лица, густо залепленные угольной пылью, сквозь которую проглядывала бледная кожа, были похожи на маски страдания. Глаза — пустые, безжизненные, полные застарелой тоски и глухой ненависти. Они молча, экономя каждое движение, двигали по заваленному камнями полу тяжеленные тачки с рудой, из последних сил махали кайлами, вгрызаясь в твёрдую породу, и все это — под постоянные злобные окрики и хлёсткие удары кожаных плеток нескольких надсмотрщиков.
Одного взгляда было понятно, что это были рабы. Настоящие, бесправные рабы.
Охраняли рабов и вообще заправляли всем на руднике некие наёмники, не похожие на орденских солдат. Их было около дюжины, все как на подбор — рослые, угрюмые, с жестокими лицами и шрамами явно не от бритья.
Во главе их стоял тип по имени Ордерик. Ордерик был щетинистым и грязным жилистым мужчиной лет сорока, с неприятным, хищным, словно вырубленным из камня лицом, крючковатым носом и холодными, бесцветными, как зимнее небо, глазами.
Его люди были под стать ему — злые, грубые, с повадками матёрых уголовников. От них за версту веяло неприкрытой жестокостью и некой застарелой, давно въевшейся в кожу злобой.