Враги больше не появлялись, на мосту тоже закончились «мишени» для стрельбы. Три заряженных скорпиона стояли в ожидании, готовые к новой атаке, но её не последовало.
Мы соорудили около входа баррикаду из подручного мусора и старой ветхой мебели и стали ждать. Ждать пришлось долгих, мучительных полтора часа, прислушиваясь к звукам снизу, сначала это были крики и кашель, потом стоны, а затем наступила зловещая тишина.
Только когда Эрик, несколько раз выглянув вниз, счёл, что газ достаточно рассеялся, он решился спуститься.
Мы с ним вдвоём, обмотав лица мокрыми тряпками, осторожно спустились вниз и распахнули все окна и двери, какие только были, чтобы создать сквозняк. В примостовой части замка, во дворе перед воротами, были только трупы. Группами и по одному, нагромождение мёртвых наемников, застывших в страшных, неестественных позах, с искажёнными от удушья, посиневшими лицами. Хлор сделал свое страшное дело.
Мы вышли на мост. Там тоже лежали убитые, в основном от стрел скорпионов и наших лучников. Мы первым делом обыскали двух подстреленных рыцарей. Помимо денег и хорошего, качественного оружия, у каждого из них на шее висел небольшой металлический амулет со странным, выгравированным символом — скрещенные мечи на фоне щита. Поднявшись обратно в караулку, мы показали их Мейнарду.
— У меня такой же есть, — он порылся в мешочке на поясе и достал похожий амулет, только более грубой работы. — Снял с одного из тех гномов-командиров на болоте, когда мы их там топили. Не знал, что это такое, просто блестяшка.
Эрик взял амулеты, внимательно повертел в руках, потёр пальцем.
— Это знак рыцарского достоинства или принадлежности к элитному отряду в некоторых орденах и крупных наёмничьих компаниях, — пояснил он, его голос был спокоен, словно он читал лекцию. — Конечно, если рыцарь его утеряет, это не лишает его статуса, но сам амулет имеет определенное ритуальное и статусное значение. Пока спрячем, может, пригодятся.
К вечеру, когда газ окончательно выветрился, а ветер разогнал его остатки, наша рота, уставшая, но воодушевленная неожиданной и жестокой победой, очень организованно приступила к обыску и складированию трупов.
— Похоже, наша рота лучше всего умеет грабить убитых, — мрачно пошутил я, глядя, как солдаты сноровисто стаскивают с наёмников доспехи, оружие и вытаскивает личные вещи. Запах смерти и хлора все еще витал в воздухе.
— Это материальное подтверждение наших побед, Ростик, — возразил Эрик, деловито проверяя содержимое кошелька одного из убитых офицеров. — Сначала мы их всех эффективно побеждаем. Хотя эту конкретную победу никак нельзя назвать честной или рыцарской. Скорее, подлой.
— А что такое честная победа, Эрик? — вмешался Мейнард, сосредоточенно оттирая кровь с клинка трофейного двуручного меча, который он тут же прибрал себе. — Когда враг мёртв, а ты жив и здоров — это и есть самая честная и справедливая победа. Все остальное — лирика для менестрелей и благородных дураков.
— Пожалуй, ты прав, немец, — согласился я, чувствуя, как отпускает напряжение. — Победа — это уже чертовски хорошо. Особенно такая.
Уже при свете заходящего, кроваво-красного солнца мы вытащили все трупы с моста и из внутреннего двора и сложили в несколько штабелей в одном из холодных, вымороженных зимой пустующих помещений.
Мейнард и Йорген при поддержке десятка солдат принялись в спешке чинить ворота.
Механизм не пострадал, враги явно рассчитывали использовать его, а вот сами ворота пострадали сильно. Ремонт вёлся грубо, но спешно, чтобы иметь возможность перекрыть мост снова.
Эрик организовал затаскивание тяжеленого тарана, изготовленного из одного только металла, с серьёзными подвесными блоками и колёсной базой, а я занимался расчисткой проходов и уборкой трупов.
Солдаты, уставшие после битвы, не роптали, хотя было видно, что им трудно.
К вечеру ремонт был закончен. Мы поставили дежурных у ворот, потому что серьёзно опасались новой волны атаки. Кто-то из солдат наспех организовал приём пищи. Понять обед это или поздний ужин, было нельзя.
Увалень и парочка солдат разносили кружки с горячим чаем. Я кивнул ему как старому приятелю, он слабо улыбнулся в ответ.
Через смотровые бойницы и щели в грубо отремонтированных воротах дул ветер.
Йорген и Мейнард ругались, безуспешно пытаясь починить решётку, та пострадала настолько, что не подлежала восстановлению.
Зима в Ущелье Двойной Луны обещала быть не только холодной, но и кровавой.
Ночь после бойни была тяжёлой, густой, как смола, и такой же липкой от въевшегося страха и всепоглощающей усталости. Воздух, казалось, до сих пор неуловимо вонял хлором, смертью и жжёным камнем, въедаясь в лёгкие и вызывая тошнотворные спазмы, от которых хотелось сплюнуть, но слюны не было.