Мы, трое сержантов — новоиспечённых, но уже по горло хлебнувших этой войны, не спали. Какой тут сон, когда нервы натянуты до предела, как струны на скверно настроенной лютне, а за каждым темным углом, в каждой пляшущей тени от факела чудится силуэт убийцы с бесшумным арбалетом. А вот большую часть роты мы отпустили спать. Они повалились, где кто смог, внутри пострадавшей от нападения казармы.
Эрик, как самый неугомонный, самый деятельный из нас и, пожалуй, самый равнодушный к тому, что мы и наша рота только что чуть не погибла, взял на себя проверку «гражданской» части крепости. Отобрав десяток самых крепких и наименее пострадавших солдат, тех, кто еще мог держаться на ногах и не шатался от каждого порыва ветра, он отправился в рейд по опустевшим, погруженным во мрак улочкам, в гражданскую часть крепости.
Я не завидовал ему. Бродить по тёмным, кривым переулкам, где ещё вчера кипела хоть какая-то, пускай и убогая, жизнь, а теперь лишь стылый ветер гонял мусор, обрывки тряпья и завывал в пустых, выбитых окнах– удовольствие более чем сомнительное.
Мы с Мейнардом, тем временем, как два каторжника, до глубокой ночи, до ломоты в костях, возились с воротами.
Подтащили обломки створок, какие-то тяжёлые дубовые балки из разрушенного сарая, ржавые железные листы, найденные в заброшенной кузне.
Сколачивали, скручивали толстой медной проволокой, найденной Эриком, делали аналог противотанковых ежей, как примитивную дополнительную защиту, способную задержать врага хоть на несколько минут.
Руки гудели, как телеграфные провода на ветру, спина ломилась так, что разогнуться было пыткой, но мы упрямо работали, подбадривая друг друга хриплыми шутками, от которых в другой ситуации покраснел бы и портовый грузчик, и крепкими, многоэтажными ругательствами на смеси всех известных нам языков. Ворота были не просто входом — это был символ нашей стойкости, последний рубеж между нами и враждебным миром.
— Слушай, герр немец, — сказал я тихо, стараясь, чтобы голос не дрожал от усталости, которая волнами накатывала на меня. — Надо бы… на ту сторону моста сходить. Проверить.
Мейнард уставился на меня, как на сумасшедшего, только что сбежавшего из лечебницы. Его лицо, и без того выразительное, вытянулось и выражало крайнюю степень изумления, смешанного с недоумением.
— Ты рехнулся, Ростик? Окончательно сбрендил? Ночью? Один? Да там могут быть их дозорные, или те, кто уцелел после хлорной атаки Эрика и теперь жаждет мести! Зачем тебе это? Что ты там забыл?
— Вот я и хочу на них посмотреть, — я потер переносицу, пытаясь собрать мысли в кучу.
— У нас все спать легли, Эрик увёл оставшихся.
— Я схожу один. Обещаю, будет опасность, просто сбегу, даже щит сразу на спину повешу чтобы драпать было сподручнее.
— Русские же не бегают.
— Не сдаются. А это вообще — разведка.
Мейнард долго ругался, используя весь свой небогатый, но на удивление ёмкий запас русских и немецких проклятий. Он говорил о долге командира, о бессмысленной браваде, граничащей с идиотизмом, о том, что я кретин и самоубийца, и что, если со мной что-то случится, ему придется писать рапорт, а он это ненавидит. Но в конце концов, тяжело вздохнув так, что факел на стене качнулся, махнул рукой.
— Чёрт с тобой, иди. Упрямый, как баран. Но если через полчаса не вернёшься, я лично пойду вытаскивать твой труп, чтобы потом скормить его горным волкам. И открою ворота только тебе. Одному. Понял?
Скрипя и стеная, как старая калоша, наша хлипкая баррикада приоткрылась ровно настолько, чтобы я мог протиснуться, рискуя застрять. Поскольку все трупы мы утащили, мост был пуст и тих. Только ветер свистел между каменными зубцами, да внизу, в непроглядной пропасти, глухо шумела река Йорат, несущая чёрную воду у подножия гор.
Я шел осторожно, стараясь ступать на те камни, которые не были покрыты липкой кровью ( ещё не хватало навернуться и упасть с моста в холодные объятья Йората), прислушиваясь к каждому шороху, к каждому далекому крику ночной птицы, клевец наготове, его холодное древко привычно лежало в руке. На той стороне, в маленькой деревянной будке охраны, которую наёмники, использовали как временный пост, я нашел его.
Капрал Гейст лежал на полу, скорчившись в неестественной позе. Он был еще жив, но едва дышал, хрипы вырывались из его груди с каждым вздохом. Рядом валялся его меч, а на груди, на грязной, пропитанной потом и кровью тунике, расплывалось тёмное, липкое пятно. Похоже, что он каким-то способом ухитрился получить ранение и умирал не от хлора.