Раздался сухой, щёлкающий треск, и огромный, окованный железом болт со свистом рассёк воздух. Мейнард, стоявший у одного из наших «тачанок», с немецкой методичностью и без тени эмоций на лице ударил по спусковому рычагу скорпиона. Болт попал точно в грудь одному из рыцарей Альянса, который, яростно ругаясь, пытался вытащить своего коня из грязи. Дорогой нагрудник лопнул, как яичная скорлупа. Рыцарь дёрнулся, словно его ударило током, и безвольно повис в седле, как сломанная кукла.
— Готов, — прошептал я так, что меня никто не услышал, только я сам. Иногда мы говорим что-то не для чужих ушей, а потому что слово должно быть произнесено.
Мейнард удовлетворенно кивнул, словно только что закончил сложный чертёж или решил математическую задачу. Его натруженные руки, которые в прошлом мире знали только автомобильный руль, клавиатуру и спортивные тренажёры в его немецкой качалке, уже заряжали следующий болт.
Эрик, наблюдавший за происходящим с холодным интересом учёного, изучающего редкий вид насекомых, повернулся ко мне:
— Ну что, идея работает. Честно сказать, я сомневался… А ничего так, работает.
— Пли! — мой голос сорвался на крик, полный адреналина и злого торжества.
И тут же грянул оглушительный, рваный хор. Полсотни тяжёлых арбалетов, которые мы с таким трудом и за такие деньги изготовили, выплюнула свою смертоносную порцию стали.
Задумка была до смешного проста, и я изложил ее Эрику с Мейнардом ещё когда мы только оказались возле Ржаных полей.
Я не изобретал порох или там, Америку… что там у нас с Америкой, её надо открыть? Я её не открыл. Часто, чтобы сделать что-то стоящее, не надо придумывать велосипед, надо его использовать.
Что я сделал? Просто вспомнил историю своего мира. Рыцарскую конницу, как главную силу на поле боя, похоронили дважды. Сначала английские лучники с их длинными луками при Креси и Азенкуре, а потом генуэзские арбалетчики. Мы не могли бы за месяц обучить роту стрельбе из лука, но сделать их эффективными арбалетчиками — вполне. Мы потратили почти все наши деньги, загрузив работой всех кузнецов в округе, но результат стоил того.
Каждый солдат получил тяжёлый арбалет, способный пробить рыцарский доспех, и по пять десятков болтов. Роту мы разделили на «двойки».
Пока один, более меткий, целился и стрелял, второй, используя специальный рычаг — «козью ногу», натягивал тугую тетиву и подавал заряженное оружие первому. Таким образом, мы обеспечили почти непрерывный, конвейерный огонь. Стрелял, разумеется, в «двойке» тот, кто был более метким.
Рыцари, завязшие в грязи, превратились в идеальные мишени. Они были как гигантские неповоротливые черепахи, которых можно было безнаказанно расстреливать. Наши болты с глухим стуком врезались в их доспехи, сбивали их с ног, находили уязвимые места в сочленениях брони. Крики ярости и боли смешались с отчаянным ржанием раненых лошадей и непрекращающимся свистом летящих болтов.
Я наблюдал за работой моих солдат с мрачным удовлетворением.
Не надо драматизма, эти ублюдки убили бы меня и парней, несмотря на броню и щиты, перебили бы как хорёк давит кур.
Капрал Увалень, несмотря на свою кажущуюся неуклюжесть, действовал с поразительной точностью — его болты неизменно находили щели в забралах или попадали в уязвимые подмышечные впадины доспехов. Гром и Рейбс работали в паре, один стрелял, другой заряжал, и их слаженный ритм не сбивался ни на секунду.
С лиц моих солдат ручьями стекал пот, смешиваясь с грязью. Работа была адская. Натянуть тетиву громадного (наша модель было значительно больше всех применяемых в этом мире, хотя и не содержала ни одного принципиально незнакомого технического решения) арбалета требовало огромных усилий. Руки гудели, спины ломились, но они работали, как заведённые, передавая друг другу оружие, выкрикивая короткие, хриплые команды: «Готов!», «Давай!», «Тяни, твою мать!».
Запах пота, крови и страха смешался в тяжёлый, удушливый коктейль. Я чувствовал, как мои руки, державшие арбалет, а я ведь тоже стрелял, начинают дрожать от напряжения. Мышцы горели огнём, но это была хорошая боль — боль работы, боль действия, а не бессильного ожидания смерти.
Где-то в глубине души я понимал, что мы творим нечто ужасное. Эти рыцари, какими бы высокомерными засранцами они ни были, сейчас умирали беспомощными, как рыба на песке. Это не было честным боем. Это была бойня. Но война никогда не бывает честной. И если выбирать между их смертью и нашей, я выбирал «их» смерть. Каждый раз.
Вы посмели явиться в мой мир, чтобы убить меня? Болт в печень — никто не вечен, твою мать!