«Дикаис, — понял я. — Он снова здесь. Он услышал. Или… он просто решил удостовериться, что его инвестиции в меня не пропали даром?».
Я не знал, видит ли это кто-то ещё, или это только моё восприятие, усиленное предыдущим «контактом». Но я чувствовал это ясно. Древний бог был с нами. И он не собирался бросать нас на произвол судьбы.
А потом мы услышали его. Сначала — далёкий, едва различимый гул. Потом он стал нарастать, превращаясь в грохот, от которого, казалось, дрожали стены пещеры. И сквозь этот грохот прорвались звуки, от которых у каждого гнома в нашем отряде заблестели глаза. Боевые рога! Гномьи боевые рога! И яростные, многоголосые крики!
— Фольктрим! — выдохнул Эйтри, вскакивая на ноги. — Он пришёл!
Это была армия Алатора. Они ворвались в этот подземный лабиринт, как горный обвал, сметая всё на своем пути. Бой закипел где-то там, в задымлённых туннелях, из которых мы только что выбрались. Судя по звукам, оркам сейчас было очень несладко.
Прибытие основных сил гномов окончательно решило исход этой войны. Или, по крайней мере, этой конкретной битвы. Армия Фольктрима, свежая, полная ярости и жажды мести, обрушилась на деморализованных и дезориентированных орков, которые, лишившись своего короля и пострадала от дыма. Многие отряды орков бесцельно бродили по туннелям.
Началась тотальная зачистка. Гномьи боевые кличи смешивались с предсмертными воплями орков, лязг стали разносился по всему комплексу.
Мы, остатки моего героического отряда, могли наконец перевести дух. Я видел, как гномы опускаются на пол, многие просто скупо и стоически плакали — от усталости, от облегчения, от горя по погибшим товарищам. Победа… Да, это была победа. Но какой ценой!
Когда первые отряды Фольктрима пробились к нам, я увидел молодого короля. Он был в полном боевом облачении, его лицо было перепачкано кровью и копотью, но глаза горели триумфом. Увидев меня и пленного Гхырра, он на мгновение замер, а потом на его лице отразилось такое облегчение, что я понял — он действительно боялся, что это ловушка.
— Рос! — он бросился ко мне, сжимая мои руки. — Ты… вы… вы сделали это! Дикаис был с вами!
Я только кивнул, сил говорить почти не было. Вокруг нас громоздились горы трупов — своих и чужих. Воздух был пропитан смертью. Горький вкус победы. Очень горький.
Прошло ещё несколько часов, прежде чем орки разбежались из окрестных туннелей.
Король Фольктрим отбыл зачищать туннели, хотя какое-то время пробыл в термах и тоже, как и остальные гномы разглядывал фрески на стенах и потолке залов.
Король орков Гхырр Кривозуб сидел всё так же, привязанный к столбу, но теперь его охраняла дюжина отборных гвардейцев Фольктрима. Он молчал, его взгляд был устремлён в одну точку. Он понимал, что его ждёт. Неминуемая и, скорее всего, очень мучительная казнь. Гномы не прощают таких врагов. И я не собирался вмешиваться. Он получил по заслугам.
Когда я подошёл к нему, он поднял на меня свои глаза. В них уже не было ни ярости, ни гордости, ни хитрости. Только какая-то глухая, всепоглощающая усталость и отчаяние.
— Человек, — хрипло проговорил он. Его голос был едва слышен.
Я молча смотрел на него. Что он ещё мог сказать? Просить о пощаде? Бесполезно.
— Я знаю, что меня ждёт, — продолжал он, не отводя взгляда. — И я не буду просить о жалости. Я её не заслуживаю. Но… — он запнулся, и в его голосе прорезалась какая-то странная, почти человеческая нотка. — Я прошу тебя об одном.
Я молчал, хотя и показывая, что слышу его.
— У меня… у меня в тайной пещере, далеко отсюда, на юге, за Перевалом Чёрных Скал… остались жена и маленький сын. Ему всего пять зим. Они ни в чём не виноваты. Они даже не знают, что такое война, — он тяжело сглотнул. — Сделай так, чтобы их не тронули. Я скажу тебе, где их найти. Только… дай мне слово, что они будут живы. Если в тебе… если в тебе есть хоть капля… чести.
Я молча смотрел на него. Враг. Убийца. Чудовище, ответственное за смерть тысяч гномов и людей. Но сейчас передо мной сидел не только король орков, но и отец. Отец, который знал, что умрёт, и пытался спасти своего ребенка.
Просьба врага. И очень неудобная просьба. Что я должен был ответить? Что я мог сделать? И хотел ли я вообще что-то делать для него?
Мысли метались в голове, как обезумевшие белки. С одной стороны — справедливость, месть, ненависть. С другой — ребёнок. Невинный ребёнок. И это дурацкое слово «честь», которое он так некстати упомянул.