Его ответы были предсказуемо расплывчаты и полны гномьей гордости, но лишены конкретики.
' Так, понятно, — сделал я для себя вывод. — Классическая история. Вы считаете, что ваш враг вас закидывает шапками. Ну-ну.
Гномы воюют храбро, спору нет, но наверняка абсолютно предсказуемо, по заветам своих бородатых пращуров.
Полагаются на качество своего железа и толщину своих стен, но совершенно упускают из виду манёвренность, разведку и, похоже, даже элементарное изучение тактики противника. А орки, судя по всему, не такие уж и тупые дикари, как говорит Балин, потому что по факту умудряются теснить этих «лучших в мире воинов».
Похоже, у гномов здесь не только «туманные горы», но и «туман войны» в головах, причём густой, как их эль'.
Я задал ещё несколько уточняющих вопросов, пытаясь выудить хоть какую-то полезную информацию, но Балин либо уходил от ответа, либо снова начинал говорить общими фразами о гномьей доблести и орочьей подлости.
Становилось ясно, что тактическое мышление здесь не в почёте.
Главное — стоять насмерть и размахивать топором потяжелее. Не самая выигрышная стратегия против многочисленного и, возможно, более хитрого врага. То есть, это не работает.
Вечером, после того как мы с Воррином кое-как устроились на ночлег, мы сидели в переполненной гномьей таверне, где яблоку негде было упасть, а шум стоял такой, что приходилось кричать, чтобы услышать собеседника, старый гном снова завёл разговор о помощи.
Таверна «Хмельной бычок» была типичным гномьим заведением: низкие сводчатые потолки, закопчённые стены, просто и геометрично сколоченные столы и лавки, воздух, густо пропитанный запахом дешёвого, но крепкого эля, жареного мяса, курительного зелья и, чего греха таить, немытых тел.
За соседними столами гномы горланили песни, стучали кружками, спорили до хрипоты и периодически ввязывались в короткие, но яростные потасовки, которые, впрочем, быстро затихали без особого ущерба для здоровья участников и окружающей обстановки.
Мы сидели в относительно тихом углу, если это слово вообще было применимо в «Хмельном бычке». Воррин долго молчал, задумчиво теребя свою бороду и глядя на пузырящиеся в кружке остатки эля. Затем он поднял на меня свои усталые, но на удивление ясные глаза.
— Рос, — начал он тихо, и его голос, обычно такой громкий и уверенный, сейчас звучал как-то приглушённо и серьёзно. — Я понимаю, у тебя свои планы, свой путь. Ты едешь к своему домену, и это твоё право. Но ты видел этих беженцев на дороге. Ты видел, что творится здесь, в Узине. Ты слышал Балина. Наш народ… он на грани уничтожения в Туманных горах. Орки теснят нас, захватывают шахту за шахтой, оскверняют наши святыни. Король Хальдор отчаянно нуждается в помощи.
Он сделал паузу, словно собираясь с мыслями.
— Я не прошу тебя становиться наёмником и снова лезть в самое пекло за горстку монет, — продолжал Воррин, и его взгляд стал ещё более проникновенным. — Я прошу тебя как «Гве-дхай-бригитт», как Друга нашего народа… помоги нам. Хотя бы советом. Я зову тебя поехать со мной в Алатор, подземную столицу короля Хальдора, что лежит в самом сердце Туманных гор. Посмотри на всё своими глазами. Может быть, ты, человек со свежим взглядом, увидишь то, чего не видим мы, ослеплённые горем, яростью и вековой своей гномьей гордыней.
Я молчал, обдумывая его слова.
Просьба «Друга»… И признание собственной гордыни. Такое редко услышишь.
Это было уже не деловое предложение, не выгодный контракт, от которого можно было бы отказаться, сославшись на другие обязательства.
Это было обращение к чести, к совести, к тому самому знаку, который теперь горел на моём предплечье и красовался на доспехе.
« Чёрт бы побрал этих гномов с их гостеприимством и хитроумными просьбами, — с досадой подумал я. — Только вырвался из одной мясорубки, только наметил себе спокойный 'main quest» по обустройству собственного тихого огорода, и вот, пожалуйста, — новый «сайд-квест» эпического масштаба: «Спаси гномью цивилизацию от вымирания». И отказаться как-то… неудобно. Эта татуха, похоже, не только открывает двери, но и вешает на тебя нехилый такой «долг фракции».
Я не торопился с ответными словами.
С одной стороны, не могу сказать, чтобы измождённые лица беженцев и их товарищей из каравана, полные отчаяния и упрямой решимости, слова Воррина, сказанные с такой искренней болью за свой народ, меня не трогали.