— Завтра утром, — уже громче, обращаясь ко всем присутствующим, но глядя на меня, объявил Фольктрим, — я собираю большой военный совет. Нам нужно решить, что делать дальше. Как жить и как сражаться. И твоё присутствие, Рос, там будет необходимо. Твой свежий взгляд и твои… нестандартные идеи могут нам очень пригодиться.
Он ещё раз коротко кивнул мне и, не дожидаясь ответа, круто развернулся и скрылся в тёмном проёме своего скромного дворца.
«Военный совет, — подумал я, провожая его взглядом и чувствуя, как на плечи наваливается свинцовая тяжесть. — Ну да, война-то продолжается. Интересно, какие „сюрпризы“ приготовит нам этот „Молчаливый Король“? И смогу ли я снова найти правильные „читы“ для победы в этой, казалось бы, безнадёжной партии?»
Я оглянулся на своих гномов из арьергарда. Они стояли, прислонившись к стенам, к оружию, уставшие, грязные, многие раненые, но в их глазах, смотревших на меня, горел огонь. Огонь надежды. И этот огонь, как ни странно, согревал и меня, прогоняя остатки ледяного холода гор. Похоже, этот мир ещё не раз заставит меня удивляться. И самому себе в том числе.
Я подошёл, а они построились передо мной как перед командиром, хотя фактически арьергард не был постоянным отрядом, а временным объединением.
— Благодарю вас за службу!
Я никогда не спал так крепко и так беспокойно. Когда утром меня разбудили, по ощущениям, я вообще не спал.
— Ты всю ночь ходил в атаки, — пробасил Воррин. — Давай свожу тебя в нашу клановую баньку, наши женщины выдадут тебе новую рубаху и пойдём, что ли, на военный совет к новому королю?
Тронный зал Алатора, или то, что гномы с гордостью именовали этим громким словом, снова был набит бородатыми представителями горного народа.
Помещение, вырубленное в самой сердцевине скалы, с его низкими, давящими сводами и грубо обработанными стенами, тускло освещённое коптящими масляными светильниками, больше напоминало увеличенную копию шахтёрского забоя, чем резиденцию монарха. Молодой монарх сразу показывал, что он сын своего отца, но он не отец.
Тронный зал был новым, как и многое в королевстве.
Хотя, надо отдать должное, каменный трон, а это был другой трон (не трон Медноборода, его отца), на котором теперь восседал Фольктрим, выглядел внушительно.
Массивный, украшенный незамысловатой, но мощной резьбой, он словно врос в скальное основание.
Сам Фольктрим, еще недавно «Молчаливый Принц», а теперь уже полновластный король, сидел на нем прямо, как аршин проглотил. Лицо его, молодое, но уже тронутое тенью недавних потерь и тяжким бременем власти, было серьёзным и донельзя сосредоточенным. Словно пытался косплеить своего папашу, только без того ослиного самодовольства, которое так и пёрло из покойного Хальдора.
Вокруг трона, на грубо сколоченных скамьях и просто на полу, расположились уцелевшие вожди кланов, командиры отрядов, советники — вся верхушка гномьего общества, которая ещё могла держать оружие или хотя бы связно излагать мысли. Атмосфера висела такая, что можно было вешать не только топор, но и пару-тройку орков для острастки. Напряжение буквально искрило в воздухе, смешиваясь с запахом пота, сырого камня, крови (у многих ещё не зажили раны) и чего-то неуловимо кислого — видимо, местной браги, которой некоторые успели «полечиться» перед важным собранием.
И вот тут начался парад ораторов.
Один за другим они выходили в центр зала, били себя кулаками в широкую грудь, покрытую панцирем (реже кольчугой) и кожаными ремнями, и начинали вещать.
Ох, что это были за речи! «Героическое отступление», «несломленный дух гномьего народа», «священная месть оркам поганым». Пафос лился рекой, такой густой и липкий, что мне казалось, я сейчас в нём утону. Они нахваливали мудрость покойного короля Хальдора (ага, того самого, чья «мудрость» завела нас в задницу, из которой мы едва выбрались, потеряв половину войска), превозносили стойкость своих воинов (которые, по большей части, просто пытались не сдохнуть) и клялись всеми бородами Махала и наковальнями предков, что уж теперь-то они покажут этим клыкастым тварям, где раки зимуют.
Я стоял в сторонке, рядом с Воррином, который мрачно ковырял пальцем дырку в своем плаще, и слушал этот цирк с плохо скрываемым раздражением.