— Ты потерял сознание, — Эйтри мрачно покачал головой. — У статуи… после того, как ты… Кровь не останавливается. Дело дрянь, Рос. Тащить я тебя не смогу. Да мы бы и не успели, судя по глубине раны. Наконечник задел кровеносный сосуд, тут сколько не сжимай… В общем, друг, всё плохо.
Я попытался приподняться, но острая боль пронзила тело, вырвав из груди стон. Эйтри осторожно уложил меня обратно.
— Лежи спокойно, человек, — пробормотал он. — Не трать силы.
Глава 26
Внешние сигналы
Я закрыл глаза, чувствуя, как холод медленно расползается по телу. Дыхание становилось всё более поверхностным, сердце билось слабо и неровно. «Вот и всё, — мелькнула отстранённая мысль. — Конец игры. Game over. Интересно, будет ли экран загрузки с последним сохранением? Или сразу титры?». Какая-то часть меня, та, что всё ещё цеплялась за жизнь, отчаянно сопротивлялась, но другая, уставшая и измученная, уже была готова сдаться. Слишком много боли, слишком много крови.
И тут… тут что-то изменилось. Сначала я почувствовал это как едва заметное тепло, исходящее откуда-то извне. Потом это тепло стало нарастать, превращаясь в мягкий, золотистый свет, который, казалось, проникал сквозь закрытые веки. Он не обжигал, не слепил — он был… успокаивающим. Ласковым.
Я снова открыл глаза. И обомлел.
Пещера, ещё мгновение назад тёмная и мрачная, была залита этим самым золотистым светом. Он исходил от статуи Дикаиса, той самой, которую я так старательно очищал от орочьей скверны. Каменный бог, казалось, ожил. Его высеченные из чёрного камня черты светились изнутри, а глаза, пустые и незрячие, теперь горели мягким, янтарным огнём. Эйтри, застывший рядом со мной с открытым ртом, смотрел на статую с благоговейным ужасом.
А потом мир вокруг меня поплыл, исказился, как отражение в дрожащей воде. Золотистый свет стал ярче, он окутал меня, поглотил…
Я оказался… нигде. Или везде. Вокруг не было ни стен, ни потолка, ни пола. Лишь бесконечное, пульсирующее золотистое марево, тёплое и уютное, как материнские объятия. Боль исчезла. Холод тоже. Осталась только какая-то вселенская тишина и покой.
«Так вот ты какой, загробный мир, — мелькнула ленивая мысль. — Неплохо. Даже вай-фай, наверное, есть».
И тут передо мной начала формироваться фигура.
Сначала это был просто сгусток света, более плотный, чем окружающее марево. Потом он начал обретать очертания. Высокий, могучий, облачённый в нечто, напоминающее древние гномьи доспехи, но сотканное из чистого света.
Лицо… лицо его было таким же, как у статуи. Суровое, мудрое, с густой бородой, заплетённой в косы. Только глаза… они были живыми. Глубокими, как недра гор, и древними, как само время.
Дикаис.
Он просто стоял и смотрел на меня. А я… я не чувствовал ни страха, ни удивления. Только какое-то странное, почти детское благоговение. Как будто встретил персонажа из любимой книги или игры, только… по-настоящему.
— Я просил одного гнома, странника-торговца Воррина, привести тебя, Ростислав, сюда. Вижу, что ему удалось. Сдуру он, конечно, принял меня за Скафса, ну да ладно, главное же результат, верно? — раздался у меня в голове голос. Он не был громким, но обладал такой мощью, такой глубиной, что, казалось, вибрировал в каждой клеточке моего тела. Спокойный, как вековые горы, и незыблемый, как сама земля.
Я молча кивнул. Наверное, кивнул. Трудно понять, сделал ли ты что-то в мире, где ты не чувствуешь собственного тела.
— Ты проявил уважение, смертный, там, где твои враги сеяли лишь ненависть. Ты очистил мой лик и помог гномам. За это я дарую тебе своё благословление.
Я почувствовал, как тёплая, живительная энергия наполняет моё тело. Она текла по венам, как расплавленное золото, затягивая раны, унимая боль, возвращая силы. Я видел, нет, скорее, ощущал, как затягиваются порезы, как срастаются повреждённые мышцы, как восстанавливаются сломанные ребра. Это было… невероятно. Как будто кто-то нажал кнопку «полное исцеление» в моем персональном интерфейсе.
— Беда в том, человек, человек из мира Земля, что мой народ забыл меня, отвернулся от древних путей, — продолжал тем временем голос Дикаиса. В нём слышалась не только мощь, но и какая-то глубокая, вековая печаль. — Их сердца очерствели, стали надменны, их волнуют только золото и собственная гордыня. Их души покрылись пылью забвения. Но в них ещё жива искра веры. Искра, которую ты, чужак, сумел раздуть своими поступками.