Все были одеты в простую и удобную крестьянскую одежду, новенькую, все были сытые, бритые, морды многих лоснились от удовольствия.
Я вышел и стал перед ротами.
— Вы все переоделись, так что пришла пора сжечь остатки старой одежды и старой жизни. Капрал Марк, вперёд!
Старая одежда, самые последние её остатки были сложены в кострище, гора их мрачного и грязного прошлого. Десятки тюремных роб, остатков гражданской одежды, пришедших в негодность, непонятного назначения рубища, рубах, мужских платьев, штанов. Грязных, пропитанных потом, кровью и отчаянием. Вонючие лохмотья, всё ещё с остатками вшей, были единственным, что связывало этих людей с их прежней жизнью. И сегодня мы собирались разорвать эту связь.
Пламя — лучший очиститель. Оно не просто уничтожает, оно преображает.
— Дерево становится пеплом, — прокричал я, — железо — сталью, а память — дымом и прошлым, которое унесёт ветер.
Капрал вышел вперёд, Мурранг подал ему зажжённый факел. Пока я говорил, гном щедро облил гору одежды маслом, особенно по краям кучи, использовав целый бочонок масла для светильников.
Мои новобранцы, сотни обритых налысо бойцов, молча стояли вокруг этой кучи. Сейчас они были сыты и одеты в новую, грубую, но чистую одежду. Они пребывали в некоем подобии дисциплины, но уже скорее на зарождающихся привычках, а не на голом страхе (хотя страх и такой фактор, как проклятые болота, никуда не делся).
Была дисциплина и ожидание. Они смотрели то на гору тряпья, то на меня, понимая, какой приказ я отдам.
— Выглядит как погребальный костёр для целого города, — пробормотал Фомир, стоявший рядом со мной. Он брезгливо зажимал нос. — Надеюсь, ветер унесёт вонь.
— Велика ли печаль от неприятного запаха? Главное, это и есть погребальный костёр, — тихо ответил Фаэн. Эльф, как всегда, был безупречен. Он смотрел на грязную кучу не с отвращением, а с интересом художника, изучающего уродливую, но выразительную натуру. — Пора похоронить прошлое, чтобы дать возможность родиться этим смертным заново. Ритуал?
— Ритуал, — подтвердил я.
Тучи расступились, остров Штатгаль осветило солнцем и в то же время по болотам гулял ветер. Ну чем не благоволение Богов?
— Капрал! — громко и не глядя на Марка прокричал я. — Приказываю сжечь тряпьё этих заключённых! А вместе с них сжечь их прошлое!
Марк потоптался ещё секунду и ткнул факел в гору тряпья, а потом стал ещё и обходить гору по кругу, чтобы распределить пламя.
Ветхая, промасленная ткань вспыхивала легко и быстро, с противным треском и белым, быстро чернеющим дымом.
Огонь жадно вцепился в лохмотья, и уже через полминуты вверх взметнулся столб густого, едкого дыма. Запах ударил в ноздри: смесь горелой шерсти, застарелого пота, вонючей грязи, старой ткани.
— С этой минуты и до самой вашей смерти, как бы быстро она вас ни настигла, — я говорил и повторял каждое слово через Рой общей трансляцией, чтобы усилить эффект, — вы — солдаты!
Сначала мои «солдаты» молчали.
Они просто смотрели, как пламя пожирает остатки их прошлого. Я чувствовал их эмоции через Рой. Сотни огоньков в моём сознании, до этого горевшие ровным пламенем страха, начали вибрировать. В них зарождались какие-то новые эмоции. Тут не было подходящих слов. Что-то про злость на прошлое, на себя, на весь мир, облегчение, тень надежды.
Огонь разгорался, превращаясь в рвущийся в небо огненный столб. Мурранг не пожалел масла. Жар чувствовался даже на расстоянии. И в этом рёве пламени кто-то не выдержал. Один из солдат, тщедушный паренёк, осуждённый за долги, вдруг сорвал с шеи грязную верёвку, которая висела у него под новой одеждой и с гневным криком швырнул её в огонь.
Другой солдат вытащил из-за пазухи заточенную ложку (своё единственное тюремное оружие) и тоже с презрением бросил её в костёр. Третий, четвёртый… Они начали вытаскивать из карманов и бросать в огонь всё, что напоминало им о тюрьме: самодельные игральные кости, обрывки писем, талисманы на удачу, которые не принесли им ничего, кроме горя.
Капралы поглядывали на меня, а я жестом указал, чтобы не вмешивались.
Солдаты облегчённо смеялись. Это был истерический смех. Мои бойцы смеялись, хлопали друг друга по плечам, некоторые плакали, не скрывая слёз. Они что-то нестройно кричали, выплёвывая проклятия в адрес своих бывших тюремщиков, своей прошлой судьбы, всего мира, который их сломал.