— Принесите мне бокал неразбавленного мартини, — сказала она.
Официант приподнял брови.
— Мадам?
— Лёд в стакане. Маслина во льду. Охлаждённый джин поверх маслины. Итак, вы можете это подать?
«Мамочка. Боже мой, разве ты не видишь его глаза? Ты кажешься себе очаровательной, а ему кажется, что ты насмехаешься над ним! Разве ты не видишь его глаза?»
Нет. Она ничего не видела. И эта ненаблюдательность у неё, которая так обострённо чувствовала людей, легла ещё одним камнем на сердце Джека. Мать уходила… во всех отношениях.
— Да, мадам.
— Потом, — продолжала она, — вы берете бутылку вермута — любой марки — и наклоняете её над стаканом. Потом ставите бутылку на полку и приносите стакан мне. Понятно?
— Да, мадам. — Водянисто-холодные ново-английские глаза остановились на его матери, неспособные, казалось, к каким-либо проявлениям чувств. «Мы одиноки здесь», — подумал Джек, впервые до конца осознав это. Боже, именно мы.
— Молодой человек?
— Я бы выпил колы, — грустно ответил Джек.
Официант ушёл. Лили достала из сумочки пачку сигарет фирмы «Герберт Тэрритун» (с детства, помнил Джек, она просила: «Достань мне мою Тэрритун с полки, сынок»), и закурила, выпустив одновременно три струйки дыма.
Ещё один камень на его сердце. Два года назад его мать вдруг бросила курить. Джек с недоверием воспринял это: она курила всегда и скоро закурит снова. Но нет… Это произошло лишь три месяца назад в нью-йоркском отёле «Карлтон».
— Ты снова куришь, мама? — спросил он.
— Да, я курю капустные листья, — пошутила она.
— Мне бы этого не хотелось.
— Почему бы тебе не включить телевизор? — перебила она с несвойственной ей поспешностью; губы матери были плотно сжаты. — Может быть, как раз показывают кого-нибудь из этих дерьмовых проповедников. Сядь и смотри, и чувствуй себя их братом во Христе.
— Извини, — выдавил он с трудом.
Тогда это был всего лишь Карлтон. Капустные листья. Но сейчас это «Тэрритун» — сигареты, где нижняя часть мундштука окрашена под фильтр, но это не фильтр. Он припомнил, как отец рассказывал кому-то, что курит «Винстон», а жена — «Чёрные лёгкие».
— Тебе что-то померещилось, Джек? — спрашивала она его сейчас, смешно зажав сигарету между вторым и третьим пальцами правой руки. Он должен был отважиться и сказать: «Мама, я вижу, ты опять куришь „Тэрритун“, — ты вернулась к старому?»
Ужасная боль пронзила его сердце, и ему захотелось плакать.
— Нет, — ответил он. — Кроме этого места. Оно немного загадочное.
Она огляделась и улыбнулась. Два других официанта — один толстый, другой худой, — оба в красных пиджаках с жёлтой эмблемой-омаром на спине, — стояли у входа в кухню, тихо беседуя. Вельветовые шторы над входом в обеденный зал отделяли кабинку, где сидели Джек с матерью. Перевёрнутые стулья украшали пустые столы. На дальней стене висела готическая гравюра, которая натолкнула Джека на воспоминание об «Умершем любимом» — фильме с участием его матери. Она играла молодую, очень богатую женщину, вышедшую замуж за тёмную подозрительную личность вопреки воле родителей. Её избранник привёз её в большой дом на берегу океана и попытался довести до безумия. «Умерший любимый» был более или менее типичным для Лили фильмом — она снялась во многих черно-белых фильмах, где неплохие, но давно забытые актёры разъезжали в «Фордах», не снимая шляп.
Неоновая надпись над вельветовыми шторами гласила: «Это отделение закрыто».
— Мрачновато здесь, верно? — спросила она.
— Как в преисподней, — ответил Джек, и она засмеялась своим заразительным смехом.
— Ох, Джекки, Джекки! — она ласково поправила его чересчур длинные волосы.
Он отвёл её руку, также улыбаясь (Боже, её пальцы состояли из кожи и костей. Она почти мертва, Джек!..).
— Не трогай меня без разрешения.
— Почему так строго?
Они ещё раз улыбнулись друг другу. Джек не помнил, когда бы ещё ему так хотелось плакать или когда бы он так сильно любил её. Что-то новое открылось сейчас мальчику… возвращение к «Чёрным лёгким» — часть этого.
Принесли напитки. Она легонько коснулась его бокала своим.
— За нас.
— Хорошо.
Они выпили. Официант принёс меню. Лили небрежно просмотрела его.
— Что бы вы предложили?
— Рекомендую морской язык.
— Принесите два.
Джек был немного смущён, заказывая за них обоих, но он знал, что мать хочет именно этого — после ухода официанта он взглянул матери в глаза и увидел одобрение своему поступку.
Принесли еду. Морской язык с лимоном был горячим и вкусным. Но Лили едва прикоснулась к содержимому своей тарелки.
— Занятия в школе начались две недели назад, — Джек успел съесть половину порции. Глядя на большие жёлтые автобусы с надписью «Районная школа Аркадии», он почувствовал себя слегка виноватым, хотя причиной этому были обстоятельства.
Лили выжидающе смотрела на него. Она уже выпила второй бокал, и официант принёс третий.
Джек передёрнул плечами.
— Подумай, что я имею в виду.
— Ты хочешь в школу?
— Что? Нет! Не здесь.
— Хорошо, — согласилась она. — Потому что у меня нет этих твоих чёртовых справок, а без свидетельства о рождении они тебя в школу не примут, приятель.
— Не называй меня так, — сказал Джек, но Лили даже не улыбнулась старой шутке.
«Мальчик, почему ты не в школе?»
Он оглянулся, как будто этот голос прозвучал где-то рядом, а не в его сознании.
— Что-нибудь не так? — спросила она.
— Нет. Впрочем… в этом чудесном парке, Стране Чудес, есть старый чёрный чудак. Славный малый… Он спрашивал, почему я не в школе.
Она выпрямилась. Улыбка пропала с её лица.
— Что ты ему сказал?
Джек пожал плечами.
— Я сказал, что болен. Помнишь, так было с Ричардом? Доктор сказал дяде Моргану, что Ричард не должен ходить в школу шесть недель, но может гулять на улице. — Джек слегка улыбнулся. — Я думаю, ему повезло.