Терпеть не могу эту бабушкину привычку!
В окно я вижу, как по ступенькам поднимается Фрося. Еле тащит ноги… Этот месяц она опять остается после смены. Теперь их цех изготовляет из разных бросовых железяк тракторные запчасти сверх плана. Запчасти нужны до зарезу — для освобожденных районов. Так же до зарезу, как и все другое, что посылает им наш город: теплые вещи, семена для посевов, трактора, машины и плуги, скот. Говорят, эшелоны помощи уходят с вокзала вне расписаний. Как и спешащие к фронту под двойной тягой составы с минами, снарядами, самолетами…
Я смотрю на Фросю — чумазую, в замасленном комбинезоне. А сама быстренько соображаю, как там у меня насчет воды в ведрах. Но Фрося не торопится мыться. Зачем-то останавливается возле клеверной поляны. Долго стоит. Что она там увидела? Я подхожу к окну. Ну и спина у нее — свет застит! И вдруг Фросины плечи начинают дрожать — мелко, потом сильнее, сильнее… Крупная дрожь стекает по рукам, содрогает тяжелые кисти.
— Фрося-то плачет! — Я удивленно поворачиваюсь к маме. Потом кричу в окно: — Фрося-а! Фрось! Ты чего?
Выбегаю к ней, тормошу, трясу.
— Что с тобой? Браку напорола? — Кажется, это единственное, от чего она может заплакать. Не обидели же ее?! Она любому даст сдачи.
Фрося горестно качает головой. По грязным щекам текут черные слезы. А в промытые дорожки уже проглядывает Фросин неистребимый румянец.
На крыльце нас встречает мама.
— Что с вами, Фрося?
— Саша уеха-ал… — Фрося скулит тоненько, обиженно. — Вчера все… не отпускал… На полянке сидели-и… Трава мятая, а его нету-у. Не верила я, ругалась: «Мне в первую завтра, спать пойду». А он и вправду выписался-а-а… Ох, сердце ломит… Убьют его… Не увижу больше… никогда…
Фрося заревела в голос.
— Зачем же вы, Фрося? — Мама крепко обхватила ее плечи. — Гнать надо от себя такие мысли, не давать им воли. Вернется ваш Саша, уцелеет! Только верить нужно, ждать. Вот пришлет теперь письмо. Откроем утром ящик — а там треугольничек…
И мама повела Фросю в дом. Голос у нее был, словно Люську уговаривает.
… Саша мне нравился. Это сначала он был как все: голова бритая, кальсоны видны из-под халата, рука на перевязи.
Но понемногу я его разглядела. Глаза у него были какие-то упорные. Идешь мимо госпитальной ограды и уже издали видишь: ждет. А чего, собственно? Я злилась, потому что Фрося все равно отказывалась прийти к нему на свидание. Известно, насильно мил не будешь. У нее другие ухажеры — выздоравливающие. Фрося им без конца по рукам давала.
А Саша все хватался за свое плечо, поглаживал, лицо его становилось вдруг серым. И я не могла понять: то ли рана у него мозжит, то ли он переживает Фросины отказы? Но смотрел по-прежнему. Ждал — и никаких!
И я стала злиться на Фросю. Чего она упрямится? Ведь самой уже хочется написать: «Приду». Не зря же она вечерами торчит дома.
Господи, как же он просиял, когда Фрося ответила, наконец, согласием. Мне показалось, что вокруг заулыбались разом несколько человек. С тех пор он так и улыбался — за четверых. А плечо стало сразу заживать. Больше он за него не хватался.
Записки их я, понятно, читала.
Они были обидно коротки: «Приходи во столько-то туда-то». И в ответ еще короче: «Приду» или «Не могу прийти». И подпись — сначала: «Фрося», потом «ц. Фрося», а под конец «Целую, твоя Ф.». Саша подписывался смешно: «Мещеряков». Нежности у него шли вначале. «Нагидочка моя!» — так начинались все его записки. Мне очень хотелось спросить у Фроси, что значит ласковое это слово. Но тогда она догадалась бы, что нарушена тайна переписки.
Вот и уехал Саша… Теперь уж воевать до победного конца. Не придется мне больше быть их почтальоном.
И у меня в душе стало как-то пусто.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
— Тань, есть идея! Ты где?
Танька приотстала — тащила мои судки. Сама вызвалась: мы опаздывали, как всегда, из-за этой сони.
— Давай подговорим девчонок не есть сегодня завтрак? А все порции — Фарберушкам?
— Я бы не взял. То ж как милостыня.
Танька прищурилась на Вовку:
— Ох и гордым ты себя ставишь!
— Фарберушки не такие, правда, Тань? Возьмут, и никаких.
Они из Гомеля, Роза и Тамара Фарбер. Сначала нам было странно: двойняшки — а не похожи. Роза повыше, молчаливая, с тонкими косичками. А Тамарка хорошенькая и страшно легкомысленная. Сразу видно, кто старше, а ведь разница между ними — говорил кто-то — всего полчаса.
Но скоро мы убедились, что они и в самом деле двойняшки. Они как-то не разделяются: Фарберушки — и всё!