— Хочешь знать, — брякнула я, — я сама его только что испытала.
— Ну и как? — заранее ухмыльнулась Маня.
— Сразу помог, как в сказке!
Пришлось рассказать и про складчину. Как Римка окликнула меня на школьном крыльце и пригласила.
Вольфрамовые волоски вспыхнули в Маниных глазах. «Ага, проняло?», — торжествовала я. И протянула руку — забрать талисман. Но Маня зажала его в кулаке и спрятала за спину мгновенным движением.
— Дай его мне, а?
— Что ты? — испугалась я. — Никак не могу!
— Ну шо тебе стоит дать? Ненадолго! Мне для дела одного треба — во! — Свободной рукой Маня полоснула себя по горлу. — Ты ж не знаешь… Пацанки в училище брехню пустили, шо я ночью хлеб с тумбочек ворую.
Маня усмехнулась, вильнула глазами.
Что-то ответное, такое же блудливое, непроизвольно скользнуло по моему лицу. Я похолодела.
Но Маня ничего не заметила.
— «Еще, грят, сунешься, мы тебе устроим…» Так прицепились!.. «Вы поймали меня, шо краду? — спрашиваю. — Нет?! Ну и катитесь от меня до фени…»
Мне стало неприятно, тяжело с ней. Не хотелось слышать ее голоса, знать ее секретов. А больше всего мне не хотелось ни о чем вспоминать.
Но оно вспомнилось — нехорошо, телом: памятью моих пальцев, торопящихся и таких вдруг неловких; крадущихся ног, деревянных в коленках, сердца, готового разорваться от самого легкого дверного скрипа…
А Маня все просила:
— Дай талисман, а? От видочек у пацанок будет, когда вместо битья они сами понесут мне свои пайки?
И, подмигнув, захохотала.
Я пробовала отговорить ее: может, это случайно совпало — талисман и Римкино приглашение? Ну, подошла, пригласила. Что с того? Знала бы Маня, какая у нас была складчина…
А та все твердила, держа руку за спиной:
— Я ж не съем его, чего ты трусишься? А без него мне хучь у колодец…
Так и не отдала. Поклялась, что вернет талисман в субботу, когда их снова отпустят домой.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
— Саркисову ко мне!
Уже?!
Наши головы, как по команде, крутнулись от двери, где стоял Вадим Петрович, к дальнему углу класса.
Римка поднималась, будто звали отвечать невыученный урок. Пошла лениво, вразвалочку — одолжение директору делала.
Головы девчонок описывали обратный круг, в такт Римкиному шаганию. И все спотыкались об меня глазами. И тут же глаза отскакивали.
Елизавета Ивановна тоже посмотрела, будто взвешивала.
По своей привычке, Вадим Петрович ждал в дверях. Препровождал Римку бесстрастным взглядом. По лицу у него ничего не узнаешь. Но мы-то сразу поняли, зачем он зовет Римку! Все знали, кроме самой Римки (и Ирки). То-то Ирка бровями задергала — спрашивает. Дерг-дерг на Таньку, а Танька уткнулась в парту и ни гугу. Она и на собрании вчера молчала.
Дверь притворилась, не стукнув. Мы вернулись к тетрадкам — к серым страницам из оберточной бумаги, разлинованным на глазок.
Елизавета Ивановна у доски наверстывала время. «Тук-тук, тук-тук-тук» — выстукивал зажатый в кулаке белый кусочек известняка. Не оборачиваясь, она нараспев диктовала:
— Соединительные союзы… — И, повернувшись, азартно набросилась на класс: — Вспомним, какие это союзы?
Я любила ее уроки, вечно тянула руку. А сейчас пряталась за спины девчонок. У меня горели щеки и противно холодело под ложечкой. Будто падаю на высоких качелях вниз.
— Кто приведет пример? Ты?
— Ты!
— Быстрее, еще быстрее!
Мне было не до примеров. Вчера я объявила Римке войну. Заочную — Римки (и Ирки) не было на собрании. Как все выступали вчера! Сто лет мы так не говорили в классе — свободно, откровенно, никого не боясь.
А сначала было письмо…
Фронтовой этот треугольник я обнаружила на полу в коридоре. Не застав никого дома, почтальон просунул его в дверную щель.
«От Фроси?» — обрадовалась я.
Нет, наоборот, письмо было адресовано ей. Но почему на этот адрес?
Я вертела треугольник: вот он, овальный штемпель «Просмотрено военной цензурой», и адрес точно наш. А почерк чужой, некрасивый — курица лапой водила. Поня-атно: Фросю вспомнил кто-нибудь из прежних ухажеров. Мы уже получали такие письма.
Опоздал, голубчик! Она давно невеста другого. Знал бы, где теперь наша Фрося…
На правах бывшего ее письмоносца я развернула треугольник.
«Нагидочка моя!»
Я вздрогнула и опустила руку. И постояла так — серый клочок бумаги дрожал у меня в руке.
Потом поднесла его к глазам.
Нагидочка моя!