Робин, стоя в дверном проеме, поднял руки — в мольбе? в гневе? в увещевании? Она швырнула ему под ноги тарелку.
— Талли, успокойся, ты в истерике.
— Я не в истерике! — завизжала она. «Тогда что же со мной? Я не узнаю себя», — промелькнуло у нее в голове. Но в сердце и глазах у нее стоял красный туман, и, пронзительно визжа, она кинулась на Робина, пытаясь вцепиться ногтями в его лицо.
Робин схватил ее за руки и попытался оттолкнуть от себя, но ярость придала ей силы, и она чуть не сбила его с ног.
— Талли, ты сошла с ума, — тяжело дыша, произнес Робин. Прижатый к стене, он удерживал ее руки. — Ты сошла с ума. Что с тобой?
— Ты ублюдок! Ублюдок! Как ты мог! Целых одиннадцать лет!
Ему пришлось сильно сдавить ей руки.
— Тебя-то что волнует, Талли? Что я мог или что одиннадцать лет? — спросил он.
Теперь Талли стала вырываться, она пыталась достать его ногой, пыталась сделать немыслимое: ударить ногой в пах.
— Пусти меня, ублюдок, — шипела она. — Пусти меня!
— Хорошо, я отпущу тебя, — сказал он и с силой оттолкнул ее от себя. Она с трудом устояла на ногах, огляделась и подняла с пола осколок стакана.
— Не вздумай, Талли, — предупредил Робин, — успокойся в конце концов! Успокойся, и, может быть, мы сможем поговорить.
— Не о чем нам разговаривать, ублюдок, — задыхаясь, она бросилась на него, но Робин был проворнее: он схватил ее за запястья и сдавил так сильно, что пальцы разжались, и она выронила осколок.
— Думай, что делаешь, — тяжело дыша проговорил он. Что обо всем этом скажут на процессе об опекунстве?
— Убери от меня свои грязные руки! — закричала она, и Робин опять оттолкнул ее. На этот раз сильнее. — Суд? — не унималась Талли. — О чем ты говоришь? Какой суд, если ты не отдаешь мне моих детей?
— Ты можешь забрать Дженнифер, — хрипло сказал Робин.
— А Бумеранг? Он тоже мой ребенок! Он тоже мой ребенок!
Потом они стояли молча: он — привалившись к стене со скрещенными на груди руками, опустив голову; она — обессиленная и задыхающаяся, с покрасневшими глазами, пошатываясь, посреди кухни. Стояли довольно долго — вот так, среди осколков битой посуды, а потом Талли вытерла рот, подошла к Робину, изо всех сил ударила его по лицу и взбежала по лестнице на второй этаж.
Робин задержался внизу, чтобы убрать осколки. Через пятнадцать минут он поднялся наверх и подошел к запертой двери ванной.
— Выходи, — сказал он.
— Убирайся, — ответила она.
После того случая, незадолго до рождения Бумеранга, в ванной не было замка, и Робин открыл дверь и вошел. Талли сидела на унитазе.
— Убирайся, — повторила она.
— Ты успокоилась? — Он закрыл за собой дверь.
— Вы не соблаговолите выйти?
Он присел на край ванны.
Ее глаза и губы распухли от соленых слез. Неожиданно она встала, открыла стеклянный шкафчик, взяла оттуда ножницы и начала обрезать свои волосы.
— Талли, подожди, — сказал Робин, все так же сидя на ванной. — Что ты делаешь?
— Оставь меня в покое. — Она продолжала неровно отхватывать густые длинные пряди. — Ты разбил мою машину. Значит, я имею право делать то, что хочу.
Всего десять минут потребовалось Талли, чтобы остричь волосы, которые она любовно растила целых восемь лет. Чуть меньше минуты на год. Теперь ее шевелюра торчала во все стороны неровным ежиком.
— Вот, — сказала она. — Ненавижу эти волосы.
Она снова села на унитаз, и они сидели молча, глядя на разбросанные по полу космы. Потом заплакала Дженни.
Талли пошла к ней, а Робин спустился вниз подогреть бутылочку.
В спальне Робин хотел что-то сказать, но Талли оборвала его.
— Робин, пожалуйста. Я кормлю ребенка. Оставь меня в покое, — сказала она.
Он разделся и сел на кровать, ожидая, когда Талли закончит.
— Робин, как ты мог так унизить меня? — Талли всхлипнула. — Как ты мог… перед твоими братьями и их женами? Они все знали, ведь так? Как ты мог привезти меня туда и не сказать ей, чтобы она не приходила?
— Я не унижал тебя, — мягко сказал Робин. — Я никак не мог унижать тебя. Ты не знаешь, что такое унижение. Я объясню. Я не мог тогда показать Бумерангу его сестру, потому что ее назвали Дженнифер Пендел.
— Значит, это правда, — безжизненно сказала Талли, беря Дженни на руки. — Ты был с ней все одиннадцать лет.
— Нет, Талли, — ответил Робин. — Все одиннадцать лет я был с тобой.
— А кто же тогда она? Мимолетное увлечение?
— А тебе не казалось, что у меня должно быть что-то вроде этого? Что кто-то должен был доставлять удовольствие мне?