— Что на тебя нашло? Я не хочу к тебе прикасаться, Талли.
— Неудивительно, — прошептала она. — Но я хочу коснуться тебя. — Он остался совсем обнаженным, и Талли на коленях стала подползать к нему.
— Прости, Робин, — прошептала она, уткнувшись в него лицом.
Робин втащил ее на кушетку и лег сверху, придерживая рукой ее голову, и вошел в нее. Он с силой вонзался в нее, и она стонала, повторяя шепотом:
— Робин, Робин, Робин…
— Этого ты хотела? — прошептал он, как бы отвечая ей. — Этого ты хотела? Яростного траханья? Или это траханье из жалости?
Обхватив его руками за шею, Талли повторяла шепотом его имя.
— Ни то, ни другое, Робин — простонала она.
После, обессиленные, они так и уснули на кушетке.
Робин на Талли, ее ноги обвиты вокруг его бедер, руки — вокруг его спины. Талли проснулась от ощущения, что на нее кто-то смотрит. Она открыла глаза и увидела Бумеранга — он стоял рядом и смотрел широко раскрытыми от удивления глазами.
— Мама, ты разве не слышала? Маленькая плачет, — сказал он.
Услышав голос сына, проснулся Робин. Он отпихнул Талли и встал. Поискал одеяло, чтобы прикрыть ее, но оно затерялось где-то на полу, и в темноте он не мог найти его. Бумеранг смотрел на свою обнаженную мать.
— Буми, иди наверх, сынок, — сказал Робин. — Иди. Мы сейчас придем.
— Пойдем наверх. Маленькая плачет, — сказал Робин, помогая Талли подняться.
Наверху Робин лег в постель рядом с Талли и Дженнифер. Он погладил светлые волосики девочки и ласково провел пальцем по щеке Талли.
— Если бы я знал, что такое мое поведение вызывает у тебя такую реакцию, я бы давно стал с тобой так обращаться.
— Ха-ха-ха, — сказала Талли. Но она не смеялась.
Когда Дженни уснула, Талли перенесла ее в детскую.
Она вытянулась на ковре рядом с кроваткой и закрыла глаза.
Примерно через полчаса она услышала, как в детскую вошел Робин. Его ноги остановились рядом с ее лицом.
— Почему ты никогда не спорил со мной? — спросила Талли, уткнувшись в ковер и вовсе не ожидая ответа. — Почему ты ни разу не поговорил со мной? Мы так много разговаривали, мы только и делали, что разговаривали, почему же ты не говорил об этом?
— Ох, Талли, — сказал Робин, становясь на четвереньки. — Ты сама установила эти правила, не я. Но я им подчинялся, потому что было ясно: или я подчинюсь или потеряю тебя. — Он помолчал. — И мы никогда не разговаривали. Да, конечно, мы говорили о книгах, о фильмах, о Бумеранге. Мы говорили о моей работе, о твоей работе и о том, что будет на обед. Но мы никогда не говорили о нас, мы никогда не говорили о тебе, о том, чего тебе не хватает и что нужно изменить. Мы никогда не говорили о важных вещах.
Талли повернулась к нему спиной.
— Я не думала, что тут есть о чем говорить.
— Конечно, ты всегда думаешь, что говорить не о чем, ведь так? Мы никогда не говорили о Джереми, мы никогда не говорили о Дженнифер, мы никогда ни о чем не говорили. Ты закрывала глаза, потому что не хотела, чтобы я тебе докучал. А я закрывал глаза, потому что боялся потерять тебя. Так зачем ты задаешь эти вопросы? Какой смысл?
— Ты прав. Никакого смысла.
«Я просто хочу, чтобы мне стало лучше, — думала Талли, — вот и все. Хоть чуть-чуть лучше. Но столько всего навалилось, что я даже не знаю, от чего именно мне больно. О Господи! Было бы лучше, если бы я ничего не чувствовала, даже боль, которую я испытывала от прошлого, лучше, чем эта боль сейчас.
Но как мне может стать лучше, если Джека со мной нет, если от меня отрывают сына, если Робин все эти годы спал с какой-то шлюхой…»
Она заскулила жалобно, как скулит щенок с перебитой лапой. Робин попытался приласкать ее, но она оттолкнула его, и он, потеряв равновесие, упал, а она поползла в другой угол детской все так же жалобно скуля.
— Никакого смысла, — всхлипнула она. — Совсем никакого смысла. Но я рассчитывала на тебя. Я думала, что ты предан мне. Это единственное, на что я рассчитывала. Твоя верность — только в нее я верила всю жизнь.
Он пополз к ней.
— Это и сейчас так, Талли, — заговорил он шепотом. — Я здесь. Я не хочу, чтобы ты уходила.
Талли не ответила.
— Прости меня, — сказал Робин. — Хочешь дать мне пинка? Я заслужил это. Но, Талли, может быть, три года — это слишком много, чтобы удалось этого избежать? А десять лет — тем более.
— Нет, Робин, — горестно произнесла Талли. — Мы могли бы этого избежать.
— Да, но… — он попробовал прикоснуться к ней, — но какой ценой?