Через полтора часа я уже дома. Суп. Ты будешь кисло вылавливать в юшке картошку. Как обычно, нет аппетита. Я буду настаивать, кормить тебя из ложки, а ты – нервничать и отказываться. Через несколько минут ты начнёшь плакать, а я извиняться. Нет, сначала сердиться, но потом всё же извиняться. Потом я буду курить на балконе, чтобы тоже не расплакаться. В принципе, я и не умею плакать. А ты умеешь. Всегда умела. Ты всегда плакала очень красиво, как-то тихо, робко, как ребёнок, который заблудился и ему страшно… Я в который раз вспомню, как впервые увидел тебя плачущей. Ты стояла под деревом совсем промокшая, и от этого казалась ещё меньше. Собака, которую ты выгуливала, вырвалась и убежала. На расспросы случайного прохожего, то есть меня, ты отвечала сбивчиво и с придыханием. Я слушал и смотрел на покрасневший кончик носа, влажные припухшие губы, полные горя глаза и думал, что бесконечно благодарен этой прекрасной собаке. Она потом нашлась – прибежала к подъезду, правда, через два месяца и, как оказалось, с приплодом…
Вздрогну – пепел снова обожжёт мне пальцы… Выругаюсь… Звонок в дверь резанёт по ушам. Ты тревожным голосом позовёшь, чтобы открыл. Сосед пришёл попросить десятку – нужно опохмелиться, с зарплаты отдаст. Дам, он пока не подводил с возвратами … Потом ты, пряча глаза, будешь сбивчиво шептать о том, что подумала – принесли пенсию, старательно пряча от меня глупые надежды увидеть детей и внуков. Тебе хочется, чтобы они приходили не только по субботам раз в месяц, но и просто так. Просто потому, что мы есть. Но ведь мы есть друг у друга, неужели тебе этого мало? Ты думаешь, я жестокий? Нет, родная, просто я до сих пор тебя ревную. Если бы сказал об этом, ты бы смеялась, а потом дулась, считая меня плохим отцом. Потому и не скажу. Буду молча делать вид, что не замечаю твоего материнского разочарования… Ты с каждым днём всё легче. Хрупкое, прозрачное тело с голубыми реками вен будет снова чуточку дрожать даже под тёплой водой. Я буду стараться очень бережно мыть тебя: мраморная кожа стала настолько тонкой, что боязно нечаянно повредить её. Ты безжизненно повиснешь на моих руках, как беспомощный ребёнок, и еле слышно станешь посапывать. Я услышу, как бьётся твоё сердце, и порадуюсь его голосу. Оно волнуется и борется. Оно хочет жить… А ты? ... Я вижу, как с каждым новым днём в твоих глазах становится всё больше страха и смятения… «Не бойся, всё будет хорошо», – скажу я тебе, и ты мне почти поверишь. Успокоишься под тёплым одеялом. Закроешь глаза, и через время твои ресницы начнут читать сны, еле заметно подёргиваясь…
Чайник неистово свистел. Он вздрогнул и недоуменно посмотрел по сторонам, на рассерженную утварь, на кошку… Марта сидела на подоконнике и, не отрываясь, смотрела в туманное пространство. «Марта! Почему ты здесь?» –сердце на несколько секунд больно сжалось, перекрыв дыхание. Пальцы рук с силой впились в подоконник, сделавшись белыми. В глазах защипало, запекло так невыносимо, что Он, запрокинув голову, глухо застонал. В этот же момент горячая вода прорвалась наружу и обожгла морщинистое лицо. Он плакал и впервые не останавливал себя – теперь было можно. Мысли путались, склеиваясь в ненужные, чуждые ему образы. Новая реальность, поглотив привычный день сурка, смотрела на Него в упор и отступать не собиралась. Чайник по-прежнему свистел, но из комнаты не позвали.
Всё………………………………………………………………………………......
«Навсегда кончилось сегодня», – безжалостно молчало «никогда» из глубины комнаты…