Приходить в себя оказалось неприятно. С унынием Ирви подумал, что это становится привычкой — влипать в неприятности и потом терять это самое сознание. И даже воспоминание о том, что дар все-таки проснулся, не казалось Ирви достаточным поводом для радости. Осторожно он прощупал пространство. Никого.
Ну, не то чтобы совсем никого. Мелкая живность, всегда присутствовавшая фоном, была, конечно, не в счёт. Но кто-то ведь его спас? Ирви точно помнил отвращение, накрывшее его в момент соприкосновения с чужим разумом. Даже мерзкая, холодная осенняя грязь казалась лишь досадной неприятностью рядом с опасностью встретиться с этим существом ещё раз. Это было непередаваемо ужасным, и Ирви затрясло от одной только мысли о повторной встрече. Сознание юного маля навсегда сохранит этот индивидуальный отпечаток чужой личности, и Ирви узнал бы своего спасителя где и когда угодно, но он бы отдал все, лишь бы этого никогда не произошло.
Ощущения были на самом деле чудовищными, и только убедившись в том, что рядом никого нет, Ирви открыл глаза.
Утренний свет, рассеваемый высокими вечнозелёными деревьями, совсем не утомлял глаз. Ирви решил ещё немного полежать прежде, чем попытаться встать. Разум всеми силами стремился избежать воспоминаний о последней неприятности, но Ирви решил, что закрыться от опасности, спрятав голову за камень, это не лучшая идея.
Мысленно подвывая от необходимости почувствовать ужас вновь, Ирви начал анализировать.
Итак, дар проснулся. Перед тем, как уйти под воду, маль точно почувствовал, что его импульс попал в цель. И если бы не скользкая почва под лапами, то сейчас он бы уже засыпал с полным желудком. Вернее, просыпался, судя по тому, как высоко стоит солнце.
Значит, сейчас все что ему нужно — это дополнительные упражнения и постоянная практика.
Вздохнув, Ирви перешёл к неприятной части рассуждений. Тот, кто его спас, сильно напугал Ирви. Существо казалось совсем незнакомым. Сознание дормитов было иным, даже если не было прикрыто твёрдой броней панциря. Сознание всех окружающих Ирви и его маму неразумных существ тоже было привычным, но совсем другим. То, что спаситель был разумен и не относился к фауне, пугало Ирви ещё больше, чем мерзость его отпечатка. Мама не упоминала ни о каких иных разумных расах, кроме малей и дормитов. Дормиты изначально были враждебны малям, и он теперь уже был с ними знаком. Ему чудом повезло выжить после этого знакомства, и отпечаток дормита он не перепутает ни с каким другим.
Но это… Ирви опять содрогнулся. Сознание, как заведённое, бродило по кругу: мали, дормиты, мали, дормиты… И нет никаких других рас…
Ирви никогда не видел своих сородичей. Он так не любил смесь грусти, ярости и боли, накрывавшую сознание мамы, когда он спрашивал про её родных, что тема ухода мамы из таля никогда не поднималась. Не может же это быть другой маль?
Или может?
Всхлипнув, Ирви огляделся. Ему необходимо было поесть, иначе уже никто не справится с его спасением. Водоем по-прежнему был в двух шагах. Краем сознания уловив движение в вершине дерева, Ирви послал импульс. Беззаботная упитанная лесная птица, незнакомая Ирви, села почти у его носа. Осторожно, чтобы и не перестараться, и не спугнуть добычу, применив слишком слабый посыл, Ирви применил дар ещё раз. Птица безвольно обмякла, закрывая глаза.
Ирви ликовал.
Если бы не слабость во всем теле, не ноющая боль в голове, он, наверное, пустился бы носиться кругами вокруг покрытого перьями комочка. Но сейчас сил Ирви хватило только на то, чтобы проползти эти оставшиеся четверть шага и с наслаждением вцепиться в такую желанную пищу.
Чихая и отплевываясь от налипших перьев, Ирви решил, что одной птицы явно недостаточно. Да и дар тренировать нужно.
Маль огляделся. Есть по-прежнему хотелось, но тело все ещё требовало отдыха. Возможно, ему опять придётся спать голодным. Эта перспектива настолько рассердила Ирви, что он упрямо поднялся на подгибающихся лапах и попытался отойти от озёра. Лапы держали плохо и не слушались. Тогда Ирви решил, что даже если силы его дара пока не хватит на большое расстояние, стоит попробовать поискать добычу лёжа.
Прощупывая пространство, Ирви наткнулся на знакомое сознание лайта — большого, обычно вполне упитанного пушистого зверька, почти в четверть его размера. Лайты быстро бегали и были совсем безобидны, пока их не загоняли в угол, так что попробовать стоило. Сосредоточившись, Ирви послал импульс.
Ничего.
Прикоснувшись к сознанию зверька, Ирви не почувствовал ни страха, ни пелены, которая должна была накрыть сознание подчиненного зверя — только обычные поверхностные желания и мысли вроде лёгкого голода, страха перед хищниками и необходимостью искать убежище.
Испугавшись, что что-то он сделал неверно, Ирви отчётливо вспомнил наставления матери и попробовал ещё раз.