Между тем от молодого человека не ускользнула эта маленькая сценка. Он понял, что разговор касается его, и, извинившись перед дамами, улыбки на лицах которых тотчас увяли, направился прямо к Веронике. Заметив это, её поклонники сгрудились возле неё плотным кольцом.
Но Чернов был весьма дерзок. Он сумел прорвать оборону, задев при этом некоторых весьма уважаемых гостей. Не извинившись перед ними, словно не замечая никого вокруг, он взял руку девушки, которую она ему протянула, и поднёс к губам, не сводя с неё пристального взгляда.
После, точно опомнившись, он коснулся подбородком идеально белой манишки и произнёс:
— Владимир Чернов к вашим услугам!
Это был стройный молодой человек среднего роста, с хорошей осанкой. Фрак сидел на нём идеально, а кипенно-белая манишка выгодно подчеркивала правильные черты лица, и отражала свойственную северянам бледность кожи. Тёмные длинные волосы, убранные сзади в небольшой хвост и скреплённые тёмной ленточкой, делали своего хозяина похожим на героя старинного романа, что, безусловно, очень нравилось дамам. Взгляд серых глаз был слишком смел, как будто Владимир бросал вызов всем окружающим.
Вокруг началось что-то невообразимое.
— Какая наглость! Да как он смеет?! Да что он себе вообразил?! Надобно его проучить! Вытолкать его, господа, — неслось со всех сторон.
Но поверх всего этого галдежа веско и тяжело упали, точно первые капли предгрозового дождя, слова Мадирова:
— Вы не были представлены даме и кинулись целовать ей ручку! Я нахожу ваше поведение недозволительным! Более того…
— Я представился самолично.— усмехнулся одними губами Чернов. — Только что. Вы не слышали? — и он вновь повернулся к Веронике.
Он улыбнулся ей обнажив зубы идеальной формы, с чуть увеличенными клыками, которые ничуть не портили его, а напротив, придавали его улыбке особый шарм.
Кто-то из присутствующих подавил смешок. Вокруг прибавилось народа — всем было интересно, чем же закончится перепалка.
— Я этого так не оставлю! Господа, кто окажет мне любезность быть моим секундантом? — взвился Мадиров, гневно сверкая покрасневшими от гнева глазами.
Он, словно петух, увидевший в своем курятнике соперника, почувствовал жажду крови. Если бы не этикет, он бы, не раздумывая, проучил бы этого заезжего франта. Чернов раздражал Мадирова не столько манерой изысканно одеваться и даже не дерзостью своего поступка, сколько своим несомненным успехом у противоположного пола. Все, от полуглухих старух до молоденьких девочек, были в него влюблены.
Точно очнувшись от сна, Вероника захлопала глазами, и, коснувшись рукой, которую только что поцеловал Владимир, груди Мадирова, кротко попросила:
— Умоляю, Рустам Петрович, не надо ссориться.
Обернувшись ко всем присутствующим, Вероника подарила им такую проникновенную, ангельскую улыбку, что все негодующие возгласы разом стихли.
— Представьте меня этому господину, — Вероника обратилась к Величко.
Тот, пожав плечами, представил:
— Вероника…
Он запнулся, видимо, вспоминая отчество, но так и не вспомнил:
— …Вероника Маслова!
Она кивнула, опустив ресницы.
Приличия были соблюдены. Поклонники, видя, что Вероника никого не замечает вокруг, кроме нового знакомого, один за другим разбрелись. Последним, злой и ворчливый, залпом осушив несколько бокалов вина, ушёл Мадиров.
Владимир и Вероника остались одни, несмотря на то, что их окружало море людей. Одна половина, мужская, сожалела о ней, женская — о нём. Завистливые взгляды встречались и перекрещивались, но разбивались о стену, которая незримо оградила молодых людей от целого света.
Ах, как давно это было!
Вероника Платоновна встала, отложила испорченную вышивку и подошла к трюмо, где хранилась памятная шкатулка. В редкий день она не доставала её. Тут была и крохотная серебряная ложечка, подаренная крестной «на зубок», и поздравление на польском, присланное её батюшкой из под Ковеля по случаю её дня рождения, и жемчужина с маменькиного платья, которую она, найдя в детстве, до сих пор хранила пуще глаз.
Вытряхнув все эти милые сердцу вещи на стол, женщина открыла второе дно шкатулки и достала из тайника завиток тёмных волос. Здесь же лежали две короткие записочки, которые Чернов успел прислать ей за всю недолгую историю их любви. Когда-то здесь хранилось и его письмо, полное горечи и отчаяния, но не содержащее и намека на упрёк. Зола от этого письма хранилась здесь же, в серебряной баночке из-под пудры. В этой коллекции не хватало одного экспоната, а именно — аметистовых сережек — единственного подарка, сделанного ей Владимиром в тот самый день, когда она ответила «да» на его предложение руки и сердца.