Блайт задержала дыхание, внутри ее распускалось что-то теплое и чудесное, словно новый нежный бутон чувствовал приход весны.
Джас сказал:
— Я поклялся себе, что не буду пытаться удержать тебя. — Он замолчал, не в силах продолжать.
— Почему?
— Потому что привязать тебя к себе будет гораздо хуже, чем закрыть подсолнух в темной холодной комнате.
— Джас, что за чепуха? Почему ты так говоришь?
— У меня достаточно плохих воспоминаний. Я думаю, что никогда не знал, как любить женщину, и вряд ли теперь научусь. Я не хочу, чтобы твой свет померк.
— Ох, Джас.
— Я никогда не был таким открытым с людьми, как ты. Ты едва знала меня, а уже беспокоилась из-за того, что я не поддерживаю отношений со своими сводными братьями. Ты знаешь меня лучше, чем я сам. Я знаю, что ты все еще горюешь о своих бабушке и дедушке, хотя уже прошло немало времени с тех пор, как они покинули этот мир. Но ты всегда остаешься собой — солнечной, теплой и любящей. И я не имею права взваливать на тебя свое горе, боль и злость.
— Злость?
— Во мне еще много злости. Даже на невиновных. Я часто смотрел на детей и думал, почему это случилось с моим ребенком. Почему Донна, а не один из них?
Она посмотрела на него в ужасе. Он горько произнес:
— Я не горжусь этим.
— Все в порядке, я понимаю. — Она быстро вздохнула. — Так вот почему… ты не хотел видеть моих племянниц и племянника!
Его взгляд стал угрюмым, и он сказал:
— Я справился.
Его губы были плотно сжаты, и она почувствовала, что он снова замыкается в себе. Крепко сжав ладони, Блайт мысленно прочитала молитву, чтобы он вернулся к ней.
— Тогда почему?
— Это глупо. — Он пожал плечами.
— Мне нужно знать, Джас, — настаивала она, пожалуйста.
— Когда мы поехали в Опиату, — выдохнул он, — та маленькая девочка…
— Я помню, — проговорила Блайт. — Тебе должно быть было больно на нее смотреть.
— Я так завидовал этим людям, черной завистью. Я знаю, это нехорошо.
Блайт потянулась к нему и положила руку на плечо.
— Джас, они бы поняли тебя.
— Девочка была… так счастлива… так любима… и так мила, правда?
— Да. — Блайт положила голову ему на плечо.
— Я долго думал о ней той ночью, когда ты уснула. Ты была так прекрасна во сне. Я чувствовал, что ты послана мне Богом. И любил тебя, даже зная, что однажды ты покинешь меня, легкая как бабочка, которая присела на цветок и улетела. И это было самое ужасное. Так и с Донной. Любить ее, пока она была рядом, больнее, чем потерять ее. Думаю, в тот момент я прекратил злиться и ненавидеть других людей, у которых все хорошо и чьи родные живы.
— Но… — Блайт закусила губу.
— Я знаю. Когда ты попросила меня провести Рождество с твоей семьей, я чувствовал себя так, будто передо мной открылись врата рая и меня пригласили войти. Но я испугался.
— Чего?
— Отчасти того, что там будут дети. Я совсем не был уверен в своей реакции и в том, как они примут меня. И еще… Я продолжал обманывать себя, думая, что выживу, если порву с тобой. И знал, что знакомство с твоей семьей сделает расставание еще тяжелее.
— Так, значит, поездка к отцу была просто предлогом?
— Услышав о твоих планах на Рождество, я почувствовал себя виноватым. Я подумал, не ждет ли он меня. И сейчас не знаю, ждал ли. Я так хотел вернуться к тебе, а потом, прибежав к твоему дому, увидел твоих племянников. Они смотрели на меня своими ясными, невинными глазами. Ты знаешь, что маленькая темноволосая девочка похожа на тебя? Я просто не ожидал и…
— И?.. — прошептала Блайт.
Джас глубоко вздохнул.
— Это все, что я смог сделать, чтобы сдержаться и не завыть.
— Так вот почему… — осенила ее догадка.
— Прости. Я знаю, ты расстроилась. Я до смерти боялся показаться полным идиотом и, должно быть, напугал детей. На следующий день, когда я увидел, как вы пошли на пляж, я отправился за вами. Но, увидев вас… я просто не осмелился подойти.
Ее улыбка засияла сквозь слезы, и Блайт обняла его.
— Ох, Джас, а я так боялась, что ты их ненавидишь.
Он произнес с нажимом:
— Как я могу ненавидеть того, кто дорог тебе. — Он поднял руку и погладил ее волосы.
— Так почему же ты не сказал?..
Но ведь он тогда не собирался рассказывать ей всего этого. И все из-за глупой идеи, что ее не следует посвящать в трагедию, произошедшую с ним.
— Тебе надо было раньше объяснить мне все, — укорила она его. — Меня ни к чему оберегать. Я ведь подсолнух, как ты говоришь, а не изнеженная орхидея. Подсолнухи сильные.
Он рассмеялся странным, невеселым смехом.