Про крысу разговор отдельный. Когда-то была она лебедем в городском пруду. Сжалилась тетя Фрося над сироткой, приносила пряников и конфет — и то и другое нельзя было пилой распилить да топором расколоть, а в воде становились они еще тверже. Зимой забирала она лебедя к себе на печку, учила букварю, сказкам Андерсена, а, между делом, грызла с ним конфеты и печенья. И сама сыта, и зверь сытый. Похоже, кто-то косоглазый глянул с небес на эту дружбу, умилился и стал помогать такому рвению и благолепию. Лебедь пристрастился к конфетам, заодно разорвал книжку Андерсена и съел валенок тети Фроси. Любила она его чрезвычайно. «Только вот белому несподручно в эдакой грязи, да и я во сне всегда ворона вижу», — жаловалась она столяру Флаконову, своему куму. «И даже не ворона, а такое, понимаешь, юркое, солидное, когтистое и чтоб с длинным хвостом!» «Поначалу поступим по всей справе и порядку, — пробасил столяр Флаконов. — Как назовешь-то новую тварь?» (Всё это было еще до появления матери Пещерихи, и тетя Фрося еще не представляла своего будущего величия.) «Поглядим, что получится. Ты думай. Работай.»
Столяр особо не думал, принес ведро смолы и окатил лебедя с головы до ног. Лебедушка (как нежно называла тетя Фрося своего питомца), билась, кричала, потом заснула. Во сне ворочалась, вытягивала крылья, вертела шеей дня два. Столяр Флаконов обрезал ей крылья, укрепил кусок веревки вместо хвоста, вообще трудился над дизайном, не жалея сил, толком не зная, что выйдет из сего чудодейства. Наконец не выдержал, водки запросил. Выпили они с тетей Фросей, запели песню:
…глянь, а слушает их некто третий — огромная крыса отбивала такт хвостом. Величиной она была примерно с гармонь, хвост был розовый и длинный, как язык у некой красавицы, а когти в растопырку, как пальцы у самой тети Фроси. «Мать честная, — заголосила хозяйка, — это ж вылитая Варвара Телкина, моя воспитательница в детском саду! И усы точь в точь! Мы еще ее прозвали „манной кашей“. А я ее из пруда вытащила! Ах ты, моя лебедушка! И тебе, Флаконов, спасибо, выхлопочу тебе на спину ведро. Будешь щеголять с ведром на спине!»
Но Флаконова погубила жадность. Принялся он клянчить бутылку за работу и прогнала его тетя Фрося. «Пошла ты к черту со своим ведром, — огрызнулся он на любезную подругу, — попомнишь еще меня!»
Примерно через месяц развернулись божественные события в ведомстве тети Фроси и дела громоздились друг на друга. Надо было запасти манной крупы, проводить конференции с соседками, читать проповеди, толковать с музейными работниками, которые как мухи слетелись к «начальнице истинного культа», как именовала себя тетя Фрося. Много хлопот доставляла Варвара Телкина: то лежит себе на матери Пещерихе, свернувшись клубком, словно кошка, то затевает вокальный концерт часа на два, мяукая, чирикая, кукарекая или завывая гиеной. Это еще прихожане терпели. Но когда она неожиданно прыгала, кусалась и царапалась жуткими когтями — даже наши понурые горожане обращались в бегство. Тетя Фрося трактовала сие как расплату за грехи перед матерью Пещерихой.
Особенно суетились музейные работники. С микроскопами и лупами ползали они перед Пещерихой, рисовали, снимали на пленку, спорили до остервенения. Тетя Фрося уважала науку и скалкой указывала наиболее интересные, на ее взгляд, места. Беда пришла неожиданно. Один музейный работник принялся рассматривать в лупу усы Варвары Телкиной и та укусила его за нос. Несчастный ученый, весь в крови, без носа, вымазанный манной кашей, бросился неведомо куда, кажется на дровяной склад, откуда свалился, сломал себе руки-ноги и заснул спокойным сном.
И тут на доме появилась прокламация:
Дорогие жильцы!
Доколе терпеть вы собираетесь чиновное нахальство Фроси Теткиной и Варвары Телкиной! Мать Пещериху не упоминаю, ибо последняя есть неодушевленное наслоение и как таковая — послушная вертелка в руках бандитки. Крыса Варвара, задушевная подруга Фроси Теткиной — опасная криминалиха, начавшая карьеру в виде гусиного пера.
Постановляю:
1. Ввиду вопиющего скотоподобия вышеназванных Фроси Теткиной и Варвары Телкиной причислить их к секретному коровьему стаду № 5
2. Манную кашу в качестве ненавистной крупы уничтожения запретить
3. Подготовить кавалерийскую дивизию к штыковой атаке на сектантский притон.
Флакон Экстрактов, генерал-завхоз
Но тетю Фросю прокламация ничуть не испугала. Она повелела выставить приманкой перед домом бутылку водки и спокойно ожидала врага, имея армией Варвару Телкину. Труженики музея определились часовыми и обходили дом с плакатом: «Нападайте, культурно-пещерные троглодиты на святой храм музейной религии! Вы кровью заплатите за вашу водку, а равно за посягательство на ритуал.» В составлении плаката приняли участие активисты общества трезвости из областного центра.
Столяр Флаконов (он же «секретное коровье стадо № 5», он же «кавалерийская дивизия», он же «генерал-завхоз») почесал в затылке и засомневался в успехе штыковой атаки, тем более, что вместо штыка владел только ржавым шилом.
Несколько раз пытался он похитить бутылку водки, но отступил с телесными повреждениями. (Подробности можно найти в музейных анналах.) Тогда переоделся он одноногим летчиком на костылях и, скривив физиономию, упрашивал тетю Фросю помочь герою-инвалиду. В результате, облитый манной кашей, искусанный крысой Варварой, пытался взбунтовать он местную больницу и городской совет. Но все смертельно боялись тети Фроси. Выслали ей почетную грамоту и кулек конфет. Устроила тетя Фрося праздник и концерт Варвары Телкиной. Варвара, памятуя о своем происхождении, принялась лихо отплясывать «Лебединое озеро». И тут вспомнили покачивание глав отдельных скептиков и трагическую судьбу генерал-завхоза Флакона Экстрактова. Дом внезапно покачнулся и провалился в бездонную глубину «оттуда» вместе с матерью Пещерихой, тетей Фросей, Варварой и толпой понурых прихожан. Несколько суток доносились Варварины завывания.
Поэтому, когда меня спрашивают, куда бы я хотел пойти, я со страхом оглядываюсь на бездонную глубину, отворачиваюсь и кричу, размахивая руками: «Только подальше „оттуда!“ Только туда, туда…»
Эгоцентрик
Я продрался сквозь кусты можжевельника к железной дороге. На отполированных рельсах расползалась луна. Затем она пропала — ее заслонила рваная багряная туча. Острая боль в исколотых руках напомнила — ведь я пробирался к лесному озеру набрать кувшинок. Зачем мне железнодорожные рельсы. Да и точно ли это железная дорога? Тихо что-то. Ухнула сова, застонала выпь, запилила незнакомая птица. Может не птица, а медведь или бензопила. Скорее, второе. Зачем медведю пилить на железной дороге? Берлога у него далеко. По рельсам бегали зеленые и красные огни фонарей. Зачем мне железная дорога, зачем бензопила ночью? Верно, домовой или интеллигент сооружают себе избу. Но зачем домовому изба? Интеллигенту понятно — для сокрытия от жизни, от собраний, отчетов, планов, командировок, от проклятых изобретений. А что рядом железная дорога — тоже понятно, на работу ездить удобно. Далековато, правда. Надо полагать, жена прогнала, а зарплату хочешь-не хочешь получай. Опасно, конечно, домовой его как пить дать ограбит.
А мне-то какое дело? Пусть каждый грабит кого хочет, кувшинки целее будут. Я — эгоцентрик. А где же озеро? Гул поезда нарастал. Грохот, гудки, стук колес. Поезд проехал. Луна вышла и озарила окрестности. Вот и озеро — нежное, тихое, прозрачное, в кувшинках, лилиях, тростниках. Раскинулось посреди железной дороги — независимое, недвижное, надменное. Поезд промчался, не задев ни единой травинки. Я присмотрелся. Рельсы обрывались на одном берегу и продолжались на другом. Поезд перелетел либо переплыл, иначе было бы крушение со скрежетом, криками и подробностями. Тихо. Поезд проехал или нет? Озеро нежное, тихое, прозрачное. К озеру подошел инженер, вынул из портфеля консервную банку, буханку хлеба и удочку, повертел все это в руках, сломал удочку, бросил в воду, вдогонку бросил банку и буханку, подобрал портфель и поплыл через озеро строить избу. Плыл как-то странно, саженками, размахивая одной рукой с портфелем, из которого сыпались скрепки, документы, отвертки, шурупы и прочее.