-- Здравствуйте, -- сказал Юрий.
Ольга внимательно -- с таким знакомым любопытст-вом! -- смотрела на Петра.
-- Сесть-то можно? -- весело спросил тот. И сел, не ожи-дая приглашения.
Вспомнилось ему, как когда-то, в ранней молодости, случалось одному нарваться на ораву ребятни из чужого, враждебного края. Точь-в-точь такое же чувство: сперва мгновенная оторопь -- она хоть и мгновенная, хоть и ото-ропь, а успеешь заметить: высок ли плетень, что рядом, не махануть ли через него? Успел заметить Петр, что Юрий растерялся, если не испугался, Ольга приготовилась -- ждет какой-нибудь выходки от Петра, вся наструнилась, но спо-койная и -- вот-вот -- в глазах появится насмешка.
-- Давайте познакомимся! -- Петр встал, шагнул к Юрию... И опять успел заметить, как в глазах Ольги метнулся испуг. И погас. Но еще самую малость -- шагни Петр решительнее или сунься в карман -- она или вскочила бы, или крикну-ла. -- Ивлев Петр, -- представился он.
-- Юрий.
Петр сел.
-- Ты любишь ее? -- в упор спросил он Юрия.
-- Да, -- ответил Юрий, несколько более решительно, чем этого требовал простой вопрос, несколько даже тор-жественно. Он тоже, наверно, шагнул в яму. Ольгу покоро-било это.
-- Ты, Ольга?
-- Когда я еще была в пионерах, меня учили, что на до-просах надо молчать. Я...
-- Ты любишь? -- переспросил Петр, меняясь в лице. Ольга знала, что это такое -- когда он меняется в лице.
-- Да, -- сказала она.
-- Вот и все, -- сказал Петр.
"Убить!" -- стукнуло в голову, и уж гнилостный, страш-ный холодок беды дохнул в грудь.
-- Вот и все, -- повторил он. И полез закуривать. -- Раз-говор кончен, -- он устал, и все стало безразлично. Сунул обратно папиросы, поднялся и пошел к двери. -- Прощай-те, -- сказал на ходу. И хлопнул дверью.
Во дворе его догнала Ольга.
-- Я провожу тебя.
-- Зачем?
-- Мне хочется.
-- Пойдем.
Долго шли молча. Петр шагал широко, Ольга едва поспе-вала за ним.
-- Отца видел? -- спросила она.
-- Видел.
-- Какой?
-- Лежит.
-- А там... с теткой?
-- Померла
Опять долго молчали, почти до самого дома Фонякиных.
-- Петр... у меня сердце кровью плачет... Я проклинаю се-бя... Мне жалко вас -- тебя и отца...
-- Это ты брось. Зря.
-- Все равно вы самые хорошие, самые родные мне.
-- Брось, Ольга! Чего ты?.. Совсем непохоже на тебя. Не нам с тобой плакать.
-- Я домой не пойду.
-- Почему?
-- Не надо, отец разволнуется. Я подожду.
Фонякин сидел в кровати, когда вошел Петр.
-- Что? -- спросил он испуганно. -- Скоро как-то...
-- Ничего, все обошлось. Успокойтесь, -- Петр присел к нему на кровать. Говорить было совершенно не о чем. Тяже-ло было бы о чем-нибудь говорить.
-- Ну, поехал. -- Петр поднялся. -- Выздоравливайте.
Фонякин кивнул.
-- Трудовую книжку вышлите потом.
-- Ладно. Куда сейчас?
-- К дяде. Старенький он уж стал... инвалид.
Фонякин опять кивнул.
-- Не обессудь, Петро. Я ничего тут не мог сделать.
-- Да что вы! Поправляйтесь, главное. Я не пропаду, -- Петр пожал крупную слабую ладонь тестя. Когда-то -- он да-же и не успел заметить, когда и за что, -- полюбил он этого доброго человека, вечного труженика. И понял это только сейчас.
И его тоже больно отрывать от сердца.
-- Будьте здоровы.
-- Счастливо тебе, -- Фонякин глядел вслед Петру, пока за ним не закрылась дверь.
Ольга ждала его.
-- Вот так, Ольга.
-- Как он? -- пока Петра не было, она заметно успокои-лась.
-- Ничего. Поругались, наверно?
-- Да. Хуже -- он меня ударил. Первый раз в жизни...
-- Ну... ты больней бьешь.
-- Куда сейчас?
-- Домой. Дядька плохой тоже... Ничего, Ольга, все будет нормально.
-- Не торопись, куда бежишь-то?
Петр сбавил шаг.
-- Он хороший человек? Учитель-то?
-- Хороший, -- не сразу ответила Ольга. -- Но это... опять не то. Я не знаю, -- она не жаловалась, не сожалела.
На Петра никак не подействовали ее слова. Вышли уже на край села, а за селом открывалась даль. Всхолмленная, в лесах, но необозримо широкая, раздольная. Представилось Петру, что надо идти ему в эту даль -- незнакомую, необъ-ятную. Непривычно, чуть страшновато, но уже думалось о том, как будет ТАМ, ВДАЛИ. Уже шагал он ТУДА, и остановить его было нельзя. Именно оттого, что непривычно, и неведомо, и неоглядно широко, манило и влекло ТУДА.
Увидев колодец в конце улицы, Петр свернул к нему.
-- Подожди, напьюсь на дорожку.
Ольга тоже подошла к колодцу.
Вал с визгом, долго раскручивался. Глубоко внизу гулко ударилась в воду кованая бадья. Забулькала, залопотала вода, заглатываемая железной утробой бадьи. Тихонько, расслабленно звенели колечки мокрой цепи. Потом цепь рывком натянулась -- бадья, наполнившись, утонула. Вал надсадно, с подвывом застонал, как заплакал. Цепь с про-тивным, трудным скрежетом наматывалась на вал. Срыва-лись вниз капли, громко шлепались.
Петр подхватил тяжелую бадью, поставил на сруб, ши-роко раскорячил ноги, склонился и стал жадно пить.
-- Мх, -- простонал он, отрываясь от бадьи, -- холодная, аж зубы ломит. Не хочешь?
Ольга отказалась.
Петр еще раз пристроился к бадье, долго пил. Потом торопясь вылил воду. Оба стояли и смотрели, как льется на грязную, затоптанную землю прозрачная вода.
-- Вот Ольга... так и с любовью бывает, -- сказал Петр, продолжая смотреть, как льется вода. -- Черпанул человек целую бадейку, глотнул пару раз, остальное -- в грязь. А ее тут на всю жизнь хватило.
-- Да, -- бездумно согласилась Ольга. Мысли ее тоже где-то далеко-далеко. -- Прости, Петр, что так получилось.
-- Брось...
-- Как хочется, чтобы ты счастлив был! Правда, всем хочется счастья, даже больше, чем себе, и вот... так получа-ется.
-- Ты так говоришь, как будто я тебе какого-нибудь зла желаю. Мне тоже охота, чтобы у тебя все хорошо было.
-- Спасибо. Не будет.
-- Будет. Не унывай.
Вывернулась из села попутная машина. Петр "голоснул". Машина притормозила.
-- Прощай.
-- Будь здоров.
Петр поцеловал Ольгу. Подержал в ладонях ее лицо, по-смотрел в глаза... Еще раз поцеловал.
-- Прощай.
Когда поехали, Петр крепился, не оглядывался. Потом оглянулся. Ольга стояла на дороге, смотрела вслед ему...