-- Я понял. Сейчас все расскажу, -- Петр отомкнул за-мок, пропустил вперед Фонякина.
-- Ну? -- глаза Фонякина покраснели от бессонницы. -- Что?
-- Ольга спуталась здесь с плохими людьми... В общем, ей грозит тюрьма.
Фонякин болезненно сморщился.
-- Что они делали... люди-то?
-- Воровали. Ворованное хранилось у Ольги.
Левый уголок рта Фонякина нервно дергался, он прику-сил папироску зубами.
-- Ты -- муж ее, насколько понимаю?
-- Да.
Разговаривали стоя.
-- Как же ты допустил?
-- Я не знал ничего. Она до меня была знакома с ними.
-- Сейчас где она? Сидит?
-- Нет. Но я не знаю, где. Она... ушла из дома. Можно в ми-лиции узнать.
-- Пойдем в милицию.
Почти всю дорогу молчали. У самого входа Петр тронул Фонякина за руку, остановил. Сказал, глядя ему в глаза:
-- Как-нибудь отведите ее от тюрьмы. Она пропадет там.
Фонякин смотрел на зятя устало и внимательно.
-- Как вы жили-то с ней? Долго?
-- Плохо жили.
Фонякин отвернулся. Десять лет назад он отправил дочь учиться в город, в институт. Через полтора года она сообщи-ла, что вышла замуж. Потом написала -- разошлись. Потом бросила институт, приехала домой. Пожила с год, ничего не делая, уехала снова в город. Опять вышла замуж. За какого-то талантливого ученого. И снова -- не то, развод. Писала, что работает, денег не просила. Все это, вся ее скособоченная жизнь убивали его; что мог, он скрывал от людей. И вот -- тюрьма. И какой-то новый ее муж перед ним...
-- Телеграмму-то раньше надо было дать.
-- Я не думал, что так обернется.
-- Пошли. Наколбасили вы тут... черт вас возьми.
К начальнику Фонякин вошел один, Ивлев сел на диван и стал ждать.
Ждать пришлось долго.
Наконец Фонякин вышел... Увидел Ивлева, подошел, сел рядом.
-- Ну?
-- Плохо, -- тихо сказал Фонякин.
-- Я тоже зайду к нему. Подождите.
Фонякин молча кивнул. Уходя, Петр увидел, как он опять поморщился и потрогал под пиджаком левую сторо-ну груди.
-- Подожди-ка!.. Я сейчас пойду к ней, а ночевать приду к тебе, -сказал он, вставая.
-- Найдете? Мой дом-то...
-- Найду.
Ивлев вошел к начальнику.
-- Отца ты вызвал? -- спросил он сухо.
-- Я.
-- Для чего? Пожилого человека... Я же объяснил: сделать ничего нельзя.
-- А что тут такого? Он отец.
-- Он больной, из больницы раньше времени выписался.
-- Я не знал этого.
-- Сделать ничего нельзя. Объясни ему, а то он хлопотать кинется -совсем доконает себя. Написать сперва надо было...
Зазвонил телефон. Начальник взял трубку.
-- До свиданья, -- зло сказал Петр.
Начальник кивнул.
Ивлев пошел домой.
Фонякин пришел поздно. Печальный.
-- Вот так, -- сказал он. -- Дай умыться. Упал у вас во дворе...
Ивлев налил воды в рукомойник, подал полотенце. Очень хотелось спросить об Ольге -- как она? Фонякин будто под-слушал его мысли.
-- Что о жене-то не спросишь?
-- Как она?
-- Вы разошлись, оказывается?
"Уеду к чертовой матери из этого города", -- решил вдруг Ивлев.
-- Я думал, она еще вернется, -- сказал он.
Фонякин вздохнул, промолчал.
-- Ужинать будете?
-- Я бы выпил сейчас от всех этих хороших дел. Можно достать?
-- У меня есть.
...Сидели за столом, молчали. Выпили по рюмке -- и молчали. Все было ясно.
На улице сеялся поздний осенний дождик. Уныло шур-шало за окнами. Далеко-далеко свистели паровозные гудки, навевая грустные мысли.
"Уеду", -- думал Петр.
-- Ты здешний? -- спросил Фонякин.
-- Нет.
-- Откуда?
-- Тоже из Сибири.
-- А как сюда попал?
-- Служил здесь... Недалеко.
-- А родители в Сибири?
-- У меня нет их. Померли. Тетка там.
Фонякин еще налил по полрюмке коньяку.
-- Неужели нельзя было раньше разогнать эту свору? -- тихо спросил он. -- Уехали бы куда-нибудь, что ли. Увез бы ее... -- Фонякину было горько. И Ивлеву тоже сделалось горько, и досада взяла
-- Послушалась бы она меня!
-- Ты муж был! Как же ты мог допустить до этого?
-- А как вы, отец, допустили? Что вы с себя-то вину сва-ливаете?
-- Но ты же рядом был...
-- Я рядом был! Полторы недели... А вы всю жизнь.
Нехорошо посмотрели друг на друга.
-- Мужик называется... Муж! -- сердито сказал Фоня-кин. -- Полторы недели с тобой рядом воровали, пили, а ты глазами хлопал. Молокососы, черти.
Какая-то доля правды была в словах Фонякина; от этого стало Петру особенно обидно и горько.
-- Не я ее учил пить.
-- Кто же, я, что ли?
-- Ну и не я!
-- Но надо было хоть маленько усилий приложить!.. За любовь-то свою. Надо или нет? -- Фонякин повысил голос.
-- Надо! -- Петр тоже повысил голос. -- А вам не надо было?!
Фонякин посмотрел на взъерошенного зятя, потрогал прокуренными пальцами виски.
-- Ладно... чего мы тут. Поздно хватились.
Помолчали.
-- Сколько ей сулят?
-- Года полтора вляпают. Стыд головушке... Чего не хва-тало?! Мм... -Фонякин поморщился. Полез за папироса-ми. -- Напиши мне, как тут все будет...
-- Я уезжаю тоже...
-- Куда?
-- Где жил. Не могу больше в этом городе... Видеть его не могу, -- Петр тоже закурил.
-- Эх, вы, -- вздохнул Фонякин. -- Молодежь... Все -- са-ми, сами! Что же у самих-то не получается?
-- У вас все получалось?
-- Но уж такого... безобразия не было. Захотели -- со-шлись, пожили неделю, захотели -- разошлись. Да вы что?
-- Это вы у нее спросите.
-- А твоя хата с краю?
-- Не хочу говорить про это, -- заявил Ивлев. -- Все рав-но ни до чего не договоримся. Я вам одно, вы -- другое. Я понимаю: вам тяжело. Мне тоже не легче. А оправдываться перед вами... нет никакого смысла. Давайте спать.
-- Спи. Я посижу маленько.
-- Ложитесь на кровать, я -- на диване.
Фонякин кивнул головой и, уставившись взглядом в стол, остался сидеть.
Рано утром простились.
-- Закурим на дорогу, -- сказал Фонякин. Сел на свой че-модан. Закурили.
-- Может, подождал бы пока уезжать, -- посоветовал Фонякин. -- Узнать бы, как будет?.. Я бы остался, но... Что-то худо мне. Как бы не залечь тут -- совсем нехорошо.
Петру сделалось нестерпимо жалко усталого, больного человека. Выглядел он действительно очень плохо.
-- Останусь. До суда. Сообщу.
-- Только не домой, а... вот тут я тебе запишу... -- Фоня-кин вырвал из блокнота чистый листок, написал каранда-шом адрес. -- А то мать там с ума сойдет. Я ей не буду гово-рить ничего. Скажу, что болела, а теперь, мол, ничего. Да и от людей стыдно...