Так и шло до осени. А по горелым листьям, засыпавшим дороги, Алеша ушел в школу крестьянской молодежи — недалеко, за семь километров, а все из села вон. Прощался — спрашивал:
«Не забудешь?»
«Нет… Пока жива!»
«А Никита?»
«Что ж Никита? Ничего…»
«Нравится?»
«Нравится… А сердце — с тобой. Положи руку, слышишь, стучит: с тобой… с тобой… с тобой! Приходи чаще…»
«Приду».
И правда, приходил Алешка, только не часто — все-таки некогда было, учился, по селам культработу вместе с другими проводил. И Соня на вечерках Никиты сторонилась, домой одна или с подругой ходила. Зимой Алеша недели на две приехал, после вечерки всю ночь ходили по снежной улице — обнимет ее за плечи, щекой к щеке прижмутся, подумаешь в сутеми, что один человек.
Как-то сидели на крыльце, и опять Соня пожаловалась, что скучно ей.
«В артистки бы мне», — сказала она.
«Учись».
«А где артистов учат? Не знаю…»
«В комсомол иди… Там клуб, там и учатся, и песни поют».
«В комсомол — нет… По характеру не могу. Тут я — первая, а там — к последним пристраиваться…»
«Вот и Никита такой, — сказал Алеша, — гордый».
«Никита — как я… Нас таких только двое и есть…»
«А ты — не по сердцу, ты — по разуму поступи…»
«По разуму не получается, сердце сильней…»
Алеша долго убеждал ее, она слушала рассеянно, а потом поднялась.
«Пойдем походим — холодно тут. — И вдруг припала к нему, сама поцеловала в первый раз. — Умный ты, Алеша, хороший, уйдешь, я все буду вслед смотреть, все звать буду… тихо, тихо. Прислушаешься, подумаешь — метель шумит, а это я… Ветер теплый прилетит, щеки обласкает, подумаешь — весна пришла, а это я, я…»
«Соня, зачем ты так?»
«Ничего, Алеша, я шучу… Пойдем!»
Как-то я спросил у Сони — зачем она мучает Алешу? Она сделала вид, что не понимает:
«А чем я его мучаю? Никите хуже, а он молчит».
«И Алеша молчит, не жалуется… Ну а дальше что?»
«Любить — люби, губить — не губи…» Знаешь, кто это сказал мне? Старый доктор из больницы… У Алеши есть любовь подороже, чем я, — книги, ученье. Десять лет ему под этой любовью ходить — не вырваться… А две сразу — замучаешься…»
«Ревнуешь?»
«Ревную… Там, где я, — там я одна! А как я скажу это ему? Не могу…»
«А ты все-таки скажи…»
«Знаешь что? — обозлилась Соня. — Провались ты со своими советами, мне и так плакать хочется… Иди!»
Что я мог поделать? И ведь права она была: первым Алеша от всего села ушел учиться, смотришь — дорогу проложит, другим легче. И родители его, и мы, приятели, гордились им и боялись, чтобы не сбила его Соня с пути. Парню и так круто приходилось. Но и сказать ей об этом не могли — наперекор сделает, еще хуже получится.
Прошел год, наступило лето. Теплым вечером сидел я на меловой круче над обрывом — над тем, к которому плыл когда-то Алеша Круглов в чернильную августовскую ночь. Забрел туда так, от беспричинного томления, задумался. И вдруг услышал я знакомые голоса — шли Алеша и Соня. Хотел я встать навстречу, да раздумал, решил не мешать: пройдут мимо — и все. Они прошли и остановились поблизости. Что у них происходило перед этим, не знаю, а снова первой заговорила Соня:
«Иди, Алеша… Ты — умный, тебе далеко идти, очень далеко, а я — не дойду, на рукаве висеть буду. Характера не хватит! А как станешь виден — и я похвастаюсь по слабости: мой был…»
Алеша нервничал, не глядя, обламывал ветки тощего сиреневого куста, на котором уже не было ни одного цветка.
«Тебе Никита нравится?»
«И ты тоже… Да у него только я одна и есть. Жалко его».
«А меня?»
«Тебя — нет… Впрочем, тебя тоже…»
«Он ждет тебя?»
«Ждет».
«Соня, Сонечка, не ходи… Пойдем домой, подумай до завтра».
Она покачала головой, тихо вздохнула:
«Не могу».
«Не ходи, Соня… С тобой может что-нибудь случиться!..»
«Может… Тогда — через неделю свадьба. Не хотелось бы, только что ж…»
«Не ходи!»
Она ничего не сказала, выпрямилась, как человек, бросающийся в воду, на одно мгновение всем телом прижалась к нему, затем отстранилась и быстро пошла по тропинке — по той, куда бросала когда-то платочек, — пошла вниз, наискосок, к темневшему вдалеке садику, где, видимо, ждал ее Никита. Алеша коротко всхлипнул, наклонился к обрыву.