Жамилят чувствовала: между сыном и дочерью вспыхнула ссора. Но по какому поводу? Из-за чего? Прежде они очень дружили.
— Расскажи обо всем откровенно, да, да, откровенно, иначе я не сяду за стол и не притронусь к ужину.
— Нет, мам, садись поешь... Я не хотела тебя расстраивать, — потупившись, призналась Нажабат. — Но если ты настаиваешь... — Они сели за стол. — Если настаиваешь, я скажу. У Ахмата появилась девушка. Тоже из десятого класса. Ну, понимаешь, они вместе ходят в кино... Дружат... Ты за ним ничего не замечала в последнее время?
— А что именно?
— Странностей. Он стал каким-то странным. Молчаливым.
— Странным? Но почему?
— Мне кажется, как это ни банально, он влюблен, — вздохнула Нажабат.
— Возможно. Ведь ему шестнадцать, — задумчиво проговорила Жамилят и подумала, что нет ничего особенного в том, если Ахмат дружит с одноклассницей. Эта юношеская привязанность еще не означает, что он влюблен по-серьезному. Это пройдет. И сама она в свои шестнадцать лет тоже была немножко влюблена в парня из Большой Поляны. Они вместе учились в Ленинском городке. Его звали Ибрахимом. Встречались в парке, ходили в кино, но никогда не говорили ни о какой любви. Ее сердце так и осталось свободным. До той самой минуты, пока сосед по купе в поезде «Москва — Нальчик» не назвал себя: «Мухаммат». Через год Ибрахим познакомился с другой девушкой, а через некоторое время они поженились.
А Нажабат тоже можно понять: ревнует брата к той девчушке. И, конечно, беспокоится, когда он задерживается...
В половине девятого пришел Ахмат. Как ни в чем не бывало поздоровался с матерью, разделся, и лишь когда заметил суровый взгляд сестры, спросил у нее:
— Успела нажаловаться?
— Она не жаловалась, она правду сказала, — вздохнув, ответила Жамилят. — Ты очень поздно приходишь домой. Где ты сейчас был?
— В радиоклубе.
— А если точнее?
— Мам, ты мне не веришь?
— Я не собираюсь учинять тебе никаких допросов. Но твое поведение — ты поздно приходишь домой, — да, да, такое поведение может вызвать разные подозрения, например, уж не связался ли ты с какой-нибудь дурной компанией...
— Как ты можешь так говорить, мам? — возмутился Ахмат.
— Ладно, оставим этот разговор. Кстати, принеси и покажи свой дневник.
Ахмат вышел в соседнюю комнату, вернулся с дневником и молча протянул матери. Она посмотрела дневник за последние недели: только одна четверка за сочинение, остальные — пятерки. Ахмат стал учиться лучше, чем в прошлой четверти, но на одной из страниц была запись учительницы: «Ваш сын пропустил два учебных дня, его не было во вторник и среду. Справка от врача не представлена».
— Ты болел в эти дни?
— Нет.
— Где же ты был, Ахмат? — строго спросила она.
— Я... Я уже не маленький, мама, и могу отдавать отчет своим поступкам. Но такого отчета тебе я давать не буду. Не потому, что не хочу, а просто потому, что дал слово другим...
— Кому «другим»? Ты со мной не откровенен. Такого не было раньше. Я больше не буду с тобой разговаривать до тех пор, пока ты не объяснишь, где пропадал эти два дня.
Позже, когда легла в кровать, не давали покоя мысли о сыне. Что с ним происходит? Совсем не похож на прежнего, ласкового Ахмата. Возрастные явления? Ломка характера? Может, все-таки нужно было взять его с собой в Большую Поляну? Но ведь там пришлось бы ему не по душе. Надо подождать, что будет дальше. И надо наказать Нажабат, пусть она почаще звонит.
Как плохо, да, да, как это плохо, когда нет возможности наблюдать за сыном каждый день, как раньше.
Уснула с нелегкими думами обо всем на свете: об Ахмате и о том, что утром надо быть пораньше в ауле, — нужно завтра же послать на фермы колхозный актив, чтобы экономнее, с толком использовать приобретенные корма: сено, солому, силос, жмых, отруби, кукурузу. А Нажабат нужны туфли на высоком каблуке: сказала, что в городе таких нет, они сейчас очень модны, но могут быть в райцентре, пока туда на них мода не дошла, и ей, Жамилят, надо посмотреть, есть ли такие. Подумала и о том, что завтра во что бы то ни стало надо побывать на молочной ферме, взглянуть, как там дела. Столько забот! А тут еще Ахмат со своими фокусами...
Среди ночи проснулась. Дети крепко спят, иногда слышится сонное бормотание сына. Зажгла свет и села к столу, достала из портфеля блокнот: вот так, лишь среди ночи, удается побыть наедине с собой. Прочла свои последние записи.
«Позавчера говорила с Азнором, с нашим комсомольским вожаком. Очень хороший парень, деловой и активный, умеет ладить с молодежью. Расстраивается, что часть комсомольцев, причем хороших, едва только окончат школу — сразу уезжают в город. В прошлом году уехало двадцать человек. Двадцать! Ведь это такая сила была бы на наших полях? Но что делать? В селе нет хорошего клуба, нет художественной самодеятельности. Ведь помимо труда у человека есть еще и духовные запросы. Как удовлетворить их? Посоветовала Азнору начать с художественной самодеятельности. Он горячо поддержал меня. Думаю, у него это получится... «Вы прочли мою книгу, Жамилят?» — спросил у меня вчера. А я говорю: «Нет, не успела». И вспомнила, что неделю назад увидела в его руках книгу. Он протянул ее мне и сказал: «Эфенди Капиев, наш кавказец, удивительный писатель. Жаль, что мало написал, — умер от язвы желудка во время войны. Хотите почитать?» Взяла книгу, обещала прочесть, да все недосуг да недосуг. А когда брала книгу, подумала о Харуне: ведь у него тоже язва желудка, очень страдает, но не подает вида, что сильно болен. Послать бы его куда-нибудь на курорт, но ведь откажется!..»