— Прошу покорно! — высунул адвокат по направлению к Каржолю свой нос из дверей кабинета, откуда только что вышла перед ним какая-то стройная дама в черном шелковом платье под густой опущенной вуалью.
Тот вошел в кабинет, где на каждой вещи точно так же лежала печать жирных кушей, но уже в характере роскошно комфортабельной простоты, солидности и серьезности.
— Граф Каржоль де Нотрек? — в виде вопроса, прочел «специалист» на визитной карточке, еще раньше переданной ему через приличного фрачного лакея.
Граф утвердительно кивнул на это кротким поклоном.
— Прошу садиться. Дело имеете?
— Н-да… то есть… приятель один… хотелось бы посоветоваться, заговорил Каржоль, несколько путаясь и стесняясь.
Господин Смаргунер с видом делового человека взглянул на свои золотые часы, как бы давая этим чувствовать посетителю, что время мое — деньги мои, и расположившись за роскошным письменным столом, сосредоточенно приготовился выслушать.
— Прошу объяснить, — предложил он несколько суховатым, как бы официальным тоном.
Граф, невольно чувствуя какую-то внутреннюю неловкость и потому смущаясь, принялся кое-как и не без запинок излагать ему сущность своих намерений и обстоятельства дела, а сам в то же время, вглядываясь порою в тонкие и несколько хищные черты гладко выбритою и выхоленного лица его, обрамленного одной лишь «американской» бородой, без усов, все более и более убеждался, что перед ним сидит человек непременно семитского происхождения. Это был плотный мужчина лет под пятьдесят, безукоризненно и солидно одетый весь в черное, с солидным и даже внушительно важным выражением лица, которое точно бы давало заранее чувствовать, что человек знает себе цену и считает ее на очень крупные цифры. «Черт его разберет, что он теперь себе думает!», — с некоторым беспокойством шевелилось в душе Каржоля, — «Точно сфинкс какой, сидит и глазом не моргнет! Разбери его!»
Изложение дела дошло, наконец, до писем Ольги к Аполлону Пупу, в смысле самых существенных и важных доказательств.
— Письма с вами? — коротко спросил господин Смаргунер.
— Со мной, — предупредительно сделал граф движение рукой к боковому карману.
— Попрошу показать.
— Позвольте, я вам прочту их, — это не долго…
— Виноват, я должен видеть их и… вникнуть в степень их важности.
Граф понял, что Смаргунер желает читать сам и… — хоть и не совсем-то это было ему приятно, но нечего делать, — передал адвокату известный пакетец.
Тот солидно вздел на нос золотое пенсне, неторопливо развернул письма и записочки, с видом опытного следователя осмотрел их внешность и систематически стал прочитывать про себя одно за другим, подкладывая их по мере прочтения в прежнем порядке, и затем, вложив опять все в пакетец, передал последний графу.
— Это все? — спросил он.
— Все.
— Гм… Не много. Других доказательств не имеете?
— То есть… каких же еще? — спросил Каржоль с недоумением.
— Более веских, в смысле юридическом.
— Помилуйте, — воскликнул граф, удивленный и озадаченный донельзя. — Это ли еще не доказательства?! Чего ж еще весче?
Но господин Смаргунер только головой покачал отрицательно, с легкой иронической усмешкой на своих тонких, растянутых губах.
— Письма не суть прямые улики, — пояснил он докторальным тоном, — при случае они могут, пожалуй, сыграть роль некоторых косвенных доказательств, но не более.
Каржоль так и опешил, даже рот, как дурак, на него раскрыл.
— Закон требует улик положительных, — продолжал между тем разжевывать ему адвокат, — и точно определяет при том, каких именно.
— То есть, что же, собственно, я не понимаю, — в тоскливо досадливом затруднении пожал плечами граф.
Тот посмотрел на него холодно строгими и удивленными глазами, — точно бы перед ним младенец какой несмышленый: что ты, мол, батюшка, с луны свалился, что ли?
— En flagrant delit, при двух достоверных свидетелях, — внушительно отчеканил он. — Понимаете?