— Я теперь буду жить в крепости, ма. Мне ван Спойлт дал работу, — залпом выпалил он.
Вубани только рот раскрыла от изумления, зато Имбату это известие взорвало.
— Что-о? Работать в крепости? Ах ты негодный мальчишка! Отец голову ломает, что делать с голландцами, как с ними быть, а он работать у них собрался!
Ну вот, опять отец назвал его мальчишкой… Тамбера проглотил обиду и спокойно ответил:
— Я буду зарабатывать деньги, отец.
— Ха! Деньги! Можно подумать, дома тебя не кормят.
Тамбера промолчал. Бесполезно спорить с отцом, с ним не договоришься. Ладно, в таком случае Тамбера и спрашивать его не будет. Отец все еще расстроен и ни о чем пока здраво судить не может. На его слова не надо обращать внимания. Пусть сердится, сколько хочет. Успокоится отец, одумается и, конечно, одобрит его поступок. В этом нет сомнения.
Тамбера жестом позвал в сторонку мать, чтобы поговорить с ней наедине.
— Ты позволишь мне жить в крепости, ма?
Она долго не отвечала, потом промолвила печально:
— Значит, ты покидаешь меня, сынок? Покидаешь родную мать ради чужой девушки. Ох, вот уж не думала я, не гадала, что так дело обернется.
И хотя Вубани решила больше не запрещать сыну видеться с Кларой, считая, что сама судьба послала ему это испытание, она по-прежнему считала эту девушку своим врагом, врагом заклятым, ненавистным и… непобедимым. Вубани была уверена, что Клара — злое чудовище, появившееся у них на острове, чтобы погубить ее единственного сына. И сейчас, отвечая Тамбере, мать чувствовала уныние и скорбь, как бывает с человеком, вынужденным признать свое поражение.
Сын уловил эту нотку отчаяния и покорности судьбе в словах матери.
— Я надеюсь, ма, — мягко сказал он, — ты уже перестала думать плохо о Кларе. И судишь теперь о ней справедливо, как и другие наши жители.
— А по-твоему, я была несправедлива к ней, сынок? Если б ты знал, сколько разговоров о тебе в кампунге. Как осуждают тебя люди за дружбу с этой голландской девчонкой! Чего только я не делаю, чтобы замять эти разговоры! Нет, сынок, и я, и все наши лонторцы судим о ней справедливо, и все мы считаем — не пара она тебе.
— Просто все завидуют мне, ма. Ведь Клара больше ни с кем не дружит.
— Завидуют, говоришь? Чему же могут завидовать старые люди, матушка Ивари, например?
— Нашла о ком говорить. У матушки Ивари, наверно, уже и губы от болтовни стерлись.
Разговор умолк. Прошло несколько томительных минут. Наконец Вубани, словно очнувшись от забытья, сказала:
— Я так боялась огорчить тебя. Ты хотел видеть Клару каждый день — я не запрещала тебе. Ведь у меня одна забота — чтобы ты был счастлив. Я даже успокоилась, считала, что ничего страшного нет, если вы будете видеться. Разве я могла подумать, что ты решишься уйти из родного дома, поселиться в крепости, далеко от материнских глаз.
— Далеко? Голландия от Лонтора куда дальше, и то голландцы добрались до нас.
— Не сравнивай чужеземцев с нами, сынок.
— Но я ведь не буду все время жить в крепости, ма. Я буду часто приходить домой. Я обещаю тебе, ма. Неужели ты не отпустишь меня?
Вубани ответила не сразу. На глаза у нее навернулись слезы, она постаралась незаметно смахнуть их.
— С того дня, как ты появился на свет, сынок, мы с тобой не расставались. И я мечтала, что мы всегда, всегда будем вместе. Если ты уйдешь из дому, мне будет так тяжело. Все станут спрашивать о тебе, а что я им скажу?..
Слезы матери, ее дрожащий голос, поникший вид терзали душу Тамберы. И он больше ничего ей не сказал.
На этом и кончился их разговор. Тамбера молча прошел в свою комнату. Мать осталась одна. Через какое-то время, стряхнув с себя наконец тягостное оцепенение, Вубани поднялась, посмотрела печально на дверь, за которой скрылся ее сын, прислушалась. Было тихо. Она вышла из дому и отправилась в соседний двор.
Ламбару сидел на террасе и усердно чинил сети.
— Жена твоя дома? — спросила Вубани.
— Дома. Входи, пожалуйста.
Ивари она застала за шитьем.
— Какая красивая материя, — сказала Вубани, усаживаясь рядом с хозяйкой. — Что это ты шьешь? Можно посмотреть?
— Ты и не поверишь, что я шью, — горько усмехнувшись, ответила Ивари. — Не зря люди говорят, что я из ума выживаю. Но разве есть на свете что-нибудь сильнее материнской любви?
— Что же ты все-таки делаешь?
— Платье, о котором столько плакала Ривоти. Она вернется домой, я знаю. Я так жду ее, вот и готовлю ей подарок. Да, Вубани, иной раз слишком поздно мы начинаем понимать, что были не правы.
— Детей воспитывать нелегко, — вздохнула Вубани. — Они одного хотят, мы — другого. Как тут быть? Вся душа изболится…