Самусев взял нож, на ручке которого серебрилась чешуйка размером в десятикопеечную монету, разрезал коробку, где было восемь литровых бутылок «Абсолюта.» Несколько секунд смотрел на винтовые пробки, словно бы прикидывая, какую из бутылок выбрать. Затем увидел на одной пробке царапину и взял именно ее.
— Ага, — глядя на бутылку, с почтением произнес бывший фельдшер.
— Литр, — поддакнул ему Адам Михайлович, разглядывая бутылку с разных сторон. Он смотрел на нее так, будто это была не бутылка с водкой, а граната, которой предстоит уничтожить вражеский дот.
— Значит, тысяча граммов?
— Конечно, тысяча. Я уверен, грамм в грамм, шведы — люди пунктуальные, обманывать не станут, не в их интересах. Я Федор, решил дать тебе одну с собой.
— Зачем с собой? — удивился столь невиданной щедрости соседа бывший фельдшер.
— Да вот так. У меня их восемь штук, одну тебе, одну сейчас покатим.
— Думаешь, сдюжим? Говорят, шведская водка мягкая, это правда? — поинтересовался Федор Потапов.
— Сейчас мы с тобой это дело, так сказать, проверим. У нас будет возможность убедиться.
— Правда, Адам Михайлович, что после нее голова не болит?
— И это мы с тобой проверим, Иваныч.
— Ну тогда не томи, а то у меня уже слюна под самой гортанью стоит, вот–вот через нос полезет.
— Потерпи, — произнес Самусев, уверенным движением, словно бы он это делал каждый день или даже по несколько раз в день, свернул пробку. Та хрустнула неожиданно легко.
— Видал, пакуют слабо? — вставил свои пять копеек бывший фельдшер.
— Пахнет ничего, — втянув в себя запах из горлышка, сказал Самусев.
— Что за хрензя на ней такая? Из воска, что ли?
— Это называется, брат ты мой, дозатор.
— Дозатор? — изумился фельдшер.
— Да–да.
— На кой ляд он нужен, этот самый дозатор? Кому и что дозировать?
— Нужен он, Иваныч, лишь для того, чтоб в эти бутылки другую водку не наливали.
— А–а, — удивленно вертя в руках бутылку, бурчал фельдшер, — хитрые шведы, на честность они не рассчитывают. Сколько ж такая одна стоит?
— Вот тут я тебе не скажу, но, думаю, рублей двадцать стоит.
— Всего‑то? — изумился фельдшер.
— Двадцать американских рублей.
— А наших, российских, сколько будет?
Когда прозвучала цифра, фельдшер присвистнул и поморщился.
— Что‑то, знаешь, Адам Михайлович, мне и пить расхотелось. Это ж только подумать, столько денег в себя влить!
— Денег, конечно, много, но она нам досталась, так сказать, на ровном месте.
— Кстати, как твое сердце, не шалит в последние дни?
— Не шалит вроде бы, — ответил Самусев.
— А у меня вот что‑то шалит.
— Ну ничего, Иваныч, мы с тобой сейчас здоровье поправим.
На столе появились два стакана, алюминиевая миска с рыбой, выловленной и зажаренной накануне. На дубовой дощечке Адам Михайлович крупно нарезал хлеб. Двухсотграммовые стаканы были налиты до половины. От нетерпения бывший фельдшер даже скреб загрубевшими ногтями ладони рук.
— Поехали, что ли, Адам Михайлович, а?
— Тянуть не стоит.
Мужчины подняли стаканы, посмотрели друг другу в глаза, хитро улыбнулись, словно были заговорщиками, уже не принюхиваясь, не смакуя, залпом проглотили свои дозы.
— Ничего, забористая, — промокая губы кусочком хлеба, произнес бывший фельдшер.
— Рыбу ешь.
— Мы еще ту с женой не съели, что ты в понедельник дал.
— Бери, рыба‑то хорошая.
— Чего ж ей плохой быть? Вот я все время думаю, — занюхивая хлебом, сказал фельдшер, — что это тебе, Адам Михайлович, эта рыба далась? Разводил бы пчел или вообще ничего не делал.
— Люблю я это дело. Сколько тебе ни объяснял, ты никак понять не хочешь, что рыбалка — самое хорошее занятие. И нервы успокаивает, и свежим воздухом дышишь — в общем, полный профит.
— То, что воздухом дышишь, это хорошо. Самусев посмотрел на бутылку, затем на соседа.
Тот тоже смотрел на бутылку.
— Курант… Это что значит?
250
— Смородиной отдает, ты что, не слышишь?
— Я хотел сказать, что смородиновым листом пахнет. Это ж так можно в любую водку настоя смородинового листа намешать, и твой «Курант» получится. Пьется мягко, правду ты говорил, Адам Михайлович.
Самусев налил еще по полстакана. Мужчины, уже повеселев, немного размякнув, выпили. И в этот момент, даже не успев закусить куском рыбы, зажатым в пальцах, Адам Михайлович застыл, лицо его исказила странная судорога, словно изнутри все мышцы вдруг сжались. Фельдшер смотрел на своего соседа и приятеля широко открытыми глазами и жадно втягивал в себя воздух.