Это — антипод Крутогорова. В нем нет любви и жизни, только похоть, зависть и яд.
Но не все так просто. Гедеонов личность точно соответствующая русскому де Саду или Мальдорору. Вспомним, как глубоко понял смысл садизма Жорж Батай, описавший тип "суверенного человека". Гедеонов, "князь тьмы" абсолютизировал свое «я», вышел за узкие границы человеческого, открыл для себя просторы абсолютного безумия, простирающиеся по ту сторону добра и зла.
"Говорил ему неведомый, несуществующий, говорил из темноты: — Надо найти то, что за Сущим… Или создать."
Снова от простого зла мы переходим ко злу непростому, гностическому, сходному с линией Феофана. Найти трансцендентное, лежащее по ту сторону… Гедеонов, "суверенный человек", крайне правый мистик, странным образом напоминающий одновременно Унгерна, Кроули и Эволу, тоже взыскует на свой манер Абсолют. Он говорит:
"Человек — вообще ублюдок: ни черт, ни бог." (Очень верное замечание — А.Д.).
И далее:
"Два стана сражаются, мать бы… один — во имя бога, но дьявольскими средствами (исторические религии, священные монархии, пропитанные кровью); другой — во имя дьявола и тоже дьявольскими средствами, впрочем иногда и божескими… Так вот — кто лучше? ОБА ЛУЧШЕ! (разрядка наша — А.Д.)"
Заметьте это гениальное — "оба лучше" и вдумайтесь в его смысл. Созвучно идее Мережковского, изложенной в трилогии "Царство Зверя", о тайном притяжении монархического консерватизма и прогрессивной революционности.
Также Максимилиан Волошин:
Гедеонов развивает мысль:
"Через определенные периоды станы эти меняются ролями, но суть остается та же: толпа жаждет избавления от страданий и этим самым нагромождает гору еще больших страданий, мать бы… А бог и дьявол — это только лики двуединой правды жизни, стороны одной и той же монеты — орел и решка. Кто же выигрывает, мать бы?.. Тот, у кого монета с двумя орлами по обе стороны — или там с двумя пентаграммами, с двумя, словом, знаками выигрыша по обе стороны, мать бы…" (…)
"Вот оне, обратные стороны медали, мать бы… В космосе: начало есть конец, конец есть начало (замкнутый круг); в религии Бог есть дьявол, дьявол есть Бог; в общественности: деспот есть народоизбранник, народоизбранник есть деспот; в морали: ложь есть истина, истина есть ложь, и т. д. Так что в известный период и в известной мере грех будет святостью, а святость грехом. Вы поняли к чему я клоню?.."
Те, к кому был обращен вопрос Гедеонова явно не поняли. Нам с нашим историческим опытом и знаниями по истории религий, гетеродоксии и политических учений, это более понятно. Гедеонов клонит к тому, что грань между ним и Феофаном очень тонка.
Есть ли она вообще?
6. От ересиологии к политологии
В какой-то момент повествования чисто мистическая реальность сливается у Карпова с социальной. Мужики, злыдота, красносмертники, скопцы, хлысты, пламенники, скрытники и т. д. окончательно отождествляют свой мистический бунт против "злого демиурга" (Сущего) с социальным восстанием пролетариата и крестьянства против господ.
Крайне правый лагерь сатанаилов Гедеонова, — сам Гедеонов о себе постоянно говорит "я — железные тиски государства" — подвергается атакам социалистически ориентированных садомазохистов-хлеборобов, поднявшихся на взыскание Светлого Града и земли в политическом аспекте. Потрясающее пророчество: мистический "фашист"("суверенный человек", Мальдорор) Гедеонов схлестывается с мистическими коммунистами богомильской секты. Предвосхищение гражданской (и Второй мировой) войны. Не случайно «Пламенем» так возмутился большевик Бонч-Бруевич, который сознательно занимался делом соединения русских сект с революционным движением — Пимен Карпов слишком откровенно обнародовал запретные планы (к счастью, его никто не понял). Великое и страшное «я» Гедеонова, говорящего с собой в гулкой пустоте по ту сторону Сущего, и всеобщий, коллективистский, промискуитетный, оргиастический экстаз революционных ересей, где «я» растворено в едином порыве к Светлому Граду. — Парадоксально, но между ними гораздо меньшая дистанция, чем та, что отделяет гностика (любой ориентации) от прохладного полутрупа-обывателя (у которого нет ни ярко выраженного «я», ни ярко выраженного "мы").
Два типа мистицизма, стоящие за двумя наиболее интересными политическими реальностями XX века.
Но дуализм, который сам Карпов явно стремился акцентировать, постоянно подходит к какой-то головокружительной, опасной черте, где парадокс открывается в еще более страшном, непредсказуемом свете, пугающем и самого автора. Оправдание зла у простонародных сектантов оправдывает и тех, против кого направлен их бунт. Оправдано зло, оправдана борьба против зла, оправданы методы зла, оправдана победа любой стороны. Высшая ценность не имманентный успех, но праздник бытия, торжество красной смерти, триумфальная весть мучимой плоти, кровушка, кровушка-матушка…
Крутогоров говорит: "Вы пришли в мир, чтобы гореть в солнце Града… А чем лютей зло, тем ярче пламень чистых сердец!" и в другом месте: "Не будь зла, люди не стали бы искать Града…" Ясно, что все теснее сближаются обе линии на метафизическом уровне. Так сын Гедеонова «мерзкий» доносчик, убийца (но в романе вообще все убийцы!) и грабитель «чернец» Вячеслав, «кается» и заканчивает свою жизнь в очистительном огне среди пламенников.
Но видимо, родство еще глубже. Оно не исчерпывается внешним сходством методов духовной реализации у (позитивной в романе) «злыдоты» и (негативных) «сатанаилов». По ту сторону основной линии фронта духовно-метафизической и социально-политической войны смутно мерцает парадоксальная возможность нового политико-идеологического синтеза.
Пимен Карпов вплотную подходит к теме магического национал-большевизма, которая преследовала сознание самых парадоксальных и нонконформных умов XX века (вспомним Дрье Ля Рошеля: "проблема не в том: царь или революция; проблема в том, как соединить эти понятия, как реализовать формулу: Царь плюс Революция, предельный консерватизм плюс предельный модернизм").
7. Национал-большевизм: договор крови
Идея объединения коллективистского гнозиса русских сектантов, взыскующих Светлого Града, с крайне правым «сатанаильством» Гедеонова ("железные тиски государства") яснее всего изложена в диалоге «чернеца» Вячеслава (верного консервативному мракобесию) с братом Андроном, красносмертником, ушедшим в социальную Революцию. (Показательно, что в ходе повествования выясняется, что оба они — родные сыновья Гедеонова, т. е. внуки черта по прямой линии, так как сам Гедеонов сын черта). Формально Карпов описывает предложение «сатанаила» Вячеслава хлысту-большевику Андрону как искушение. Но возможно, это уже вопрос моральной самоцензуры, следствие неспособности до конца признать головокружительный метафизико-политический синтез, к которому сам Карпов приближается вплотную.
Весь диалог крайне важен. Большевик Андрон, встретив брата, говорит ему:
" — Конец вашему свету!… Мир весь — наш, трудящихся, которые, пролетаристы. В вы — смерды, дармоеды и тля. За кого ты теперь?.. Говори. А я скажу тебе сам, как тебе, скоро всем вам — и тебе — красная смерть. Но ежели перейдешь к нам — помилуем…