Нет времени на долгие танцы. Когда враги подбегают достаточно близко, пасть димортула открывается и громкий крик разносится по коридору. Тощак от звукового удара на миг замирает, будто наткнулся на стену, его глаза расширяются. Антропоморфный кошак, прижав к ушам руки с зажатыми ульмомётами, с воплем катается по полу.
Минус десять — брошенная сабля, вращаясь в полёте, вонзается в лоб тощака. Хоть она для рук димортула легковата, но масса у клинка есть. Он прорубает кость черепа сверху вниз почти до рта. Из разреза вверх бьют струи крови. Тело падает на колени и заваливается набок.
Прыжок в сторону вертящегося кошака, вниз опускается клинок второй сабли. Тело перестаёт трепыхаться, отсечённые руки остаются лежать на месте, голова откатывается в сторону. Лужа бело-серой крови растекается вокруг. Одиннадцать.
Выныриваю из слияния и припадаю на одно колено. Меня трясёт. Одно дело, когда ты сражаешься в трансе, с объединением разумов в одно целое. Только тогда, когда ты видишь дело рук своих, да ещё и вспышка гнева проходит, трудно поверить, что эта резня — дело рук твоих.
— Они бы тебя не пощадили. Они тебя узнали, как и предупреждала Тэй. Ты всё сделал правильно. Ты просто вывел из строя их оболочки, но… Ипутся кандибобрики, что это было?
Тут подаёт голос насмешливый Дим и понимаю, что угрюмой и циничной машиной смерти он мне больше нравился. Что я этой насмешливой ехидне сделал? Вот научился бы он чему хорошему от меня лучше, а не своеобразному юмору. Последний явно был некой защитной реакцией на стресс.
Короче, этот надетый на мою бренную тушку приколист стал анализировать мои слова. Всю эту тираду я сказал на родном языке. Короче, по его мнению, если димортул состоит из димор и тул, то кандибобрик из бобрика и созвучного ему канделябра. Если два этих обращения соединить в одно существо…
Меня вдруг начинает разбирать смех от нарисованной напарником сцены половых отношений бобров, скрещенных с тем самым осветительным прибором. Можете себе такое представить? Лучше и не пытайтесь. Я дико ржал, согнувшись в три погибели и колотя ладонью по полу.
— Кандибобрик. Да чтобы я ещё чего при тебе ляпнул, Димыч! — кричу сквозь истеричный смех. Однако меня отпускает и как-то уже не обращаю внимание на горы трупов вокруг. Если к мутам и мобам я привык, то от смерти разумных существ меня пока ещё трясёт. Но привыкать к такому не хочется.
Тут чуткие уши димортула улавливают шум рядом. Среди кучи мёртвых тел, да. В мгновение ока я оказываюсь на ногах, принимаю боевую стойку и выставляю перед собой клинки, которые снова выскочили из предплечий живого доспеха.
Один из мутов, тот, что с порванным боком и шрамом поперёк морды, ещё дышал. Его хриплое дыхание я и услышал. Тот самый, что смотрел на меня, прищурив глаза. Умный хищник, которого я не припомню в гнезде. Он словно жил вдалеке от стаи, так как другой. Вполне возможно.
Тут затылок и виски начинает покалывать, а перед глазами появляется картина. В некоем помещении, стены которого сделаны из обработанной древесины, на ворохе соломы лежит четвероногий зверь и дышит также тяжело, как этот мут. Зверь с серой шерстью и острой мордой не дикий, а домашний. Об этом говорит ошейник, что он носит. Рядом с умирающим псом на корточках сидит гигантский мужчина и гладит его по голове.
Нет, это не он гигант, а у меня маленький рост. Даже когда он сидит, моя макушка еле достаёт до его плеча.
— Папа, — задаю я вопрос, — а что с Максом? Он поправится.
Мужчина поворачивается ко мне и грустно улыбается. Его обычно весёлые глаза полны грусти, как и улыбка, что на миг посетила его лицо. Теперь он гладит меня.
— Нет, сынок. Макс стар и болен.
— И что это значит, папа?
— Он должен уйти и не может остаться. Его время пришло, и мы не можем его удержать. Мы обязаны его отпустить, понимаешь?
Киваю с самым серьёзным, как мне кажется, видом. Мне грустно. Я знал Макса с рождения, а теперь он должен уйти.
— Папа, а он вернётся?
Мужчина замялся, будто не знал, что мне ответить.
— Сложно сказать, сынок. Но, может, вы где-нибудь встретитесь вновь.
Мощная грудь пса перестала вздыматься. Глаза были закрыты, а правую сторону морды пересекал вертикальный шрам между глазом и виском. Тогда я впервые столкнулся со смертью.
Шрам был похож на тот, что изуродовал морду химероида с умным взглядом. Такой же был у пса, что когда-то жил в моей семье. Какое странное слово. Меня вырывает из омута воспоминаний. Я снова в Танате. В месте, где воскресают те, кто умер в других мирах.