– Однажды я сделала аборт, – сказала она.
Голос Мегги стал немного мягче, и в ее последующих словах прозвучала нотка сочувствия.
– Я слышала, что после женщина все равно представляет, на кого был бы похож ребенок, кто родился бы – мальчик или девочка. Думает, какое дала бы ему имя, если бы оставила жить. По-моему, даже аборт не означает полного конца.
– Да, вы правы.
Наступила тишина. Фрай молчала, оценив понимание со стороны Мегги. В то же время она просчитывала, как можно го использовать. Момент был почти подходящим.
– Но есть и еще что-то, верно? – тихо спросила Мегги. – Что невозможно забыть.
– Есть, – согласилась Фрай. Про себя она отметила, что так лучше. Возможно, позже у нее сложится своя система.
Мегги, похоже, решила не докапываться до ненужных подробностей.
– Мне кажется, что в жизни есть моменты, которые необходимо помнить, даже если это и нелегко, – заметила она. – Неизбежная боль?
– Может быть. Но эта неизбежная боль… всегда ли она должна быть болью, которую причиняешь себе? Вы не находите, что такая боль самая сильная?
Фрай приготовилась нажать кнопки «запись» и «воспроизведение» и снова взглянула на Мегги.
– Попробуем еще раз?
Мегги закрыла глаза. Тихо зашелестела пленка.
– Вспомните тот момент, когда вы добрались до Рингхэма…
Мегги слегка вздохнула.
– Листья под ногами, – проговорила она. – Целые кучи листьев. Я шагала по ним, а они шуршали и шуршали. Тысячи опавших листьев. Я подбрасывала их в воздух – так я любила делать в детстве. Огромные охапки желто-коричневых листьев.
Фрай подумала, что Мегги больше ничего не скажет. Она подождала секунду, прислушиваясь к пощелкиванию магнитофона. Она уже хотела задать женщине следующий наводящий вопрос, как та заговорила снова:
– Ветер разметал листья, и я сгребала их, стараясь набрать охапку побольше. Часть листьев упала на меня, прямо на руки и лицо, они касались моей кожи. Холодные и липкие, чего я совсем не ожидала. От них пахло сыростью и гнилью. Я пыталась стряхнуть их с лица. На волосах тоже были листья, прицепившиеся, как вата. Теперь мне это уже совсем не казалось веселым. Я старалась стряхнуть листья и трясла головой, чтобы скинуть их с волос.
Голос Мегги зазвучал по-другому. В нем появились детские интонации, которых прежде Фрай не замечала. Было немного странно, что это говорит взрослая женщина. Казалось, она вспоминает случай из своего детства, а не трагедию, случившуюся с ней несколько недель назад.
На этот раз пауза затянулась несколько дольше. Фрай сжала пальцы, чтобы нечаянно не вмешаться и не нарушить тишину. Она бросила взгляд на кассеты – те все еще тихонько поскрипывали. Но молчание слишком затянулось.
– Вы видите кого-нибудь рядом? – спросила Фрай как можно мягче, хотя ей очень хотелось посильнее встряхнуть Мегги – наступил критический момент.
– Кого-нибудь еще? Нет, ее здесь нет.
Фрай резко вскинула голову, думая, что ослышалась.
– Кого?
Теперь Мегги тоже казалась сконфуженной, словно два разных воспоминания смешались вместе.
– Я смотрела вниз, на землю, – повторила она. – Смотрела на землю, где лежали листья. Поэтому я не заметила его.
Голос Мегги стал бесцветным и чуть выше, как это бывает у людей на грани истерики.
– Если бы я не шуршала листьями, то наверняка услышала бы его шаги. Я успела бы убежать.
– Мегги, когда вы поняли, что рядом находится другой человек?
– Когда он был уже совсем близко.
– Откуда вы о нем узнали? Вы услышали его?
– Листья шуршали. Они шуршали слишком громко. А я не обратила внимания.
– Хорошо. Вы не слышали, как он подошел. Может, Мегги, вы почувствовали его запах?
– Запах?
Мегги нахмурилась. Ее ноздри раздулись, словно она принюхивалась, вспоминая знакомый аромат.
Фрай знала, что запах – сильнейший помощник памяти, Если Мегги удастся воскресить всего один запах – может, какой-то дезодорант, запах тела или сигарет, – это дополнит всю картину.
– Я не чувствую его запаха, – сказала Мегги. – Только листья.
– Может быть, вы его слышите? – спросила Фрай, так же как и Мегги, переходя на настоящее время.
Глаза Мегги отрешенно смотрели вдаль. Прислушивалась ли она? Фрай была уверена, что, возможно, Мегги что-то слышит. В ее сознании должны были проноситься звуки, но Фрай не в силах была узнать какие, пока Мегги не поделится с ней.
– Шуршание, – нерешительно произнесла наконец Мегги.
– Опять листья? Он идет по листьям. Вы слышите его шаги по листьям.
– Да, и это тоже. Но не только. Шуршание синтетической ткани. Скорее всего, нейлона. Похоже, он одет в нейлоновую куртку.
Фрай почувствовала прилив возбуждения.
– Очень хорошо, Мегги. Теперь сосредоточьтесь. Вы видите ее, эту куртку? Какого она цвета?
Мегги покачала головой:
– Не знаю. Черная. Может, синяя.
– Хорошо. Можете ее описать? Она на пуговицах или на молнии? У нее есть капюшон?
– Ничего не могу сказать.
– Почему?
Мегги замялась.
– Темно.
Фрай открыла рот и снова закрыла его. Она посмотрела на магнитофон, словно спрашивая себя, слышал ли этот прибор то же самое, что и она. Потом она уставилась на Мегги Крю, противясь желанию схватить женщину за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы она ответила на самый главный вопрос.
– Мегги, – медленно проговорила она, – что вы делали на пустоши в темноте?
Мегги молчала. Фрай подумала, что полностью потеряла с ней контакт, что она ускользнула в сон или какой-то другой мир. Но в таком случае это был мир одних лишь кошмаров. Тело Мегги было напряжено, ее лицо исказил ужас. Ее веки оставались плотно сжатыми. Она резко дергала головой, будто пытаясь избавиться от застрявших в волосах веточек ежевики. Взгляд Фрай задел краешек красной, сморщенной ткани, блеснувший, как свежий ожог.
Потом Мегги положила руки на лицо, прикрывая пальцами правый глаз, и сильно, словно защищаясь, прижала их ко лбу. В комнате слышался только звук ее дыхания, ноздри с прерывистым свистом втягивали и выпускали воздух – свистом, которого не улавливал даже магнитофон, хотя пленка по-прежнему крутилась. Затем раздался высокий приглушенный шум – то ли хрип в груди астматика, то ли тихое поскуливание маленького зверька, умиравшего на обочине дороги.
– Я ничего не помню, – произнесла Мегги. – Я ничего не помню!
Глава 19
– «Золотая Вирджиния», – сказал Оуэн Фокс. – Их любимый.
В одной руке он держал упаковку в шесть банок светлого пива, в другой – жестянку с табаком. Бен Купер неуверенно следовал за ним. Он заплатил за пиво и табак и отлично знал, что не сумеет возместить эти расходы.
– Вы уверены, что это сработает? – спросил Купер. – Слегка напоминает подношение стеклянных бус туземцам.
– Единственный способ сблизиться с этими духовными типчиками, – ответил Оуэн, – воззвать к их материализму.
– Но…
– Доверьтесь мне, Бен. Я смотритель.
Но Бен Купер все равно сомневался. Вообще-то он не должен был находиться здесь. Он пришел сюда неофициально – никто не выдавал ему предписания еще раз побеседовать с Келвином Лоренсом и Саймоном Бевингтоном. Он сам почувствовал необходимость в этом: у фургона, в присутствии Дианы Фрай и толпы констеблей, трудно было сосредоточиться.
Купер чувствовал, как от куртки Оуэна пахнет сигаретным дымом: наверное, тот недавно виделся с Келом и Страйдом и красная шерсть впитала запах их самокруток. Оуэн подошел к фургону и, остановившись у кабины, сделал знак Куперу оставаться вне зоны видимости, а затем постучал в боковую дверь. Стук был необычный – серия коротких и длинных Ударов. Прошло полминуты, и дверь приоткрылась.
– Кел, – сказал Оуэн, – мы пришли с миром.
– Черт побери, это же Чудило в красном. Че надо? Закончились туристы, которых можно подоставать?
– Да нет, но вас доставать веселее.
Высунувшись за дверь, Кел заметил Купера.
– А этому че надо?
– Побеседовать с вами дружно. И мирно. Он в порядке, Кел.