Ладно. Сначала надо заняться организацией похорон…
Когда умерла мама, отец категорически настоял на том, чтобы похоронили ее не в том городке, где она была убита, а на родине — в Калязине. Стало быть и ему лежать там же, рядом. Вот только денег у меня совсем нет… Папа в этом случае всегда говорил, что наши финансы «поют романсы». Мои так целую оперу уже исполняют. Как быть? У Егора денег просить не хочется категорически. Ксюха в Париже. Занять у Федьки с Анной?.. Как-то неловко. Еще подумают, что после того, как они мне денег на школу танцев предложили, я им и вовсе на шею сесть решила. В крайнем случае, конечно попрошу — куда деваться-то, но пока…
Набираюсь смелости, засовываю куда подальше свою гордость и звоню Егору. Все-таки он сам просил звонить «ежли что». А повод действительно серьезный. Для меня, по крайней мере. Но он не берет трубку. Ни по его прежнему телефонному номеру, который уже вполне в зоне доступа, ни по новому, который он обрел, позаимствовав мобильник у парней в гараже.
Придется идти к Яблонскому и просить выдать мне вперед мой будущий гонорар. Опять останусь без копейки, ну да что делать? Ничего, как-нибудь справлюсь… На съемочной площадке Ивана нет. Из угла в угол слоняются администраторы. Остальные смотрят в баре футбол. Евгенчик, видно, очень хорошо знает нашего режиссера…
Иду и начинаю решительно барабанить к запертую дверь номера Яблонского. Сначала за ней тишина. Потом доносится какой-то совершенно нечеловеческий рык. А потом и сам великий режиссер — всклокоченный, с мятой физиономией и в жеваной одежде, в которой он, судя по всему, спал, возникает на пороге. Духан от него такой, что сразу вспоминаю Жванецкого: «Когда наутро я открыл дверь из моей комнаты на балкон, два голубя сдохли. Хотя я им кричал: „Отойдитя-я-я“»…
— Поговорить надо.
— Маш, я тебе чего вчера?..
— У меня отец сегодня ночью умер.
— Черт… Подожди минутку.
Скрывается в номере. Возвращается очень быстро, уже в свежей майке, причесанный и с зубной щеткой за щекой. Молча кивает головой в сторону комнаты. Вхожу. Сам Яблонский идет в ванну — завершить утренний моцион. Я же осматриваюсь. Кавардак. Обычный мужской кавардак. Ничего нового и необычного. На прикроватной тумбочке женский портрет в рамке. А он сентиментален…
Беру в руки. Красивая… Очень красивая. И очень молодая. Лицо какое-то… беззащитное. И очень уязвимое.
— Жена.
Смущаясь ставлю портрет обратно. Оборачиваюсь. Стоит, привалившись плечом к дверному косяку.
— Прости.
— Что? Уже насплетничали про нее?
— Да. И прости еще раз. Мне сейчас…
— Что случилось с твоим отцом? Мы же виделись недавно совсем — как огурец был… От чего он умер?
— От того же.
Киваю на портрет. Яблонский бледнеет и отворачивается. Молчит. Потом находит в себе силы уточнить.
— Наркотики?
— Да.
— Дерьмо. Ладно. Чем могу помочь?
— Мне бы денежек в счет будущего гонорара.
— Сколько надо?
Идет к кровати, возле которой на тумбочке лежит его бумажник. Смотрит вопросительно. Пожимаю плечами. Просто не знаю.
— На, — вынимает все, не считая, и протягивает. — На первые расходы должно хватить. Позже карточку катану, еще сниму. И если машина будет нужна, что-то еще такое — только скажи.
Прячу деньги в карман и киваю. Стараюсь не смотреть ему в лицо. Как оказывается тяжело подозревать человека, который тебе настолько симпатичен… Ладно.
— Машина понадобится. Я его в Калязине, рядом с мамой…
Вдруг не справляюсь и принимаюсь реветь. Глупо-то как! Подходит торопливо, обнимает, прижимая мою голову к своей груди. Вырываюсь яростно.
— Не трогай. Никогда бы к тебе не пришла, если бы не деньги!
Смотрит изумленно.
— Да что с тобой, Маш? Что я сделал такого?..
Ухожу хлопнув дверью. В коридоре уже бегу, потому, как он выскакивает следом и что-то кричит мне вдогон. Не выдержу сейчас разговора с ним. Но после… После поговорить нам будет о чем. И о звонке тем двум с его номера, и о наркотиках в его жизни и в жизни моего отца. И к этому разговору я подготовлюсь как следует. Так, чтобы ему врать мне и в голову не пришло.
Опять звоню Егору, но он вновь не берет трубку. С одной стороны обидно — никогда его нет рядом. С другой — испытываю облегчение. На разговоры и очередное выяснение отношений с ним у меня сил тоже нет. Да и не хочу от него ни помощи, ни жалости, ничего… В больнице мечтала об этом, а теперь уже все… Отмечталась.