Чем крепче семейство Блэквудов привязывалось к ней, тем больше открывалось, и тем тяжелее становилось здесь находиться.
Она ошибалась, думая, что времени достаточно. На самом деле, оно было на исходе. Кто знает, через сколько она почувствует на лице пепел, падающий с прогоревшего потолка?
Вчера они были так счастливы, когда делили один десерт на двоих – и Рудольф не мог перестать смеяться с того, как Регина брезгливо рылась в пудинге, определяя, волосы в нем, или все-таки волокна от финика? А после ужина бросили машину на парковке, добежали до отеля и ворвались в номер заснеженные и красные от мороза.
Сауна, бассейн, часовой массаж… Когда разомлевшая Регина устроилась рядом с Рудольфом на огромной кровати, то поняла: этой ночью она оказалась в раю. И возвращаться из него на грешную землю не было никакого желания.
Вздохнув, она взялась за расческу – и вздрогнула, увидев в зеркале Себастиана. Его губы были плотно сжаты, а руки скрестились на груди; всем своим видом он выражал отчаянную попытку удержать что-то темное внутри себя.
– Что случилось? – спросила Регина, подготовившись к неизбежному.
– Вы переспали? – выпалил Себастиан тут же.
Регина отложила расческу и повернулась, вскинув брови.
– А тебе не кажется, что это тебя не касается?
Его глаза потемнели еще сильнее, а пальцы с силой вцепились в предплечья.
– Может, и казалось бы – вот только ты прекрасно знаешь, что я тоже втянут. После твоего дня рождения у нас треугольник, дорогуша. Что ты на это скажешь?
Она отвела взгляд.
Хотела бы она вообще ничего не говорить.
Себастиан подошел и сел на угол кровати – небезопасно близко. Это была прямая угроза ее выдержке.
– Регина, – начал он неуверенно, вдруг растеряв свою угрозу и спесь. – Посмотри на меня.
Она медленно послушалась и тут же об этом пожалела, прикипев к его лицу, как ладонь прилипает к раскаленной плите.
– Ты великолепная женщина. Клянусь, я никогда такую не встречал.
– Басти, ты в прямом смысле не встречал других женщин кроме меня последние четыре года.
Он покачал головой.
– Нет, не в этом дело. Я всегда метался, не знал, чего я хочу, но не теперь.
Регина отпустила из судорожно сжавшегося кулака ткань рубашки и осторожно попробовала:
– Это невозможно, ты ведь понимаешь?
– Я не вижу здесь ничего невозможного. Я могу просто остаться, понимаешь? Теперь у меня есть причина.
– Басти. Ты мертв, понимаешь? Я не хочу этого говорить, но ты…
Он горько усмехнулся, перебивая ее.
– Скажи, как есть: ты – аппарат жизнеобеспечения. И без тебя я медленно затухну в каком-нибудь коридоре, благо, их здесь предостаточно. Но то, что я мертв, не значит, что я ничего не чувствую. Представь себе, я не могу это контролировать.
Его было не остановить: глаза заблестели, руки сжались в кулаки, и новая волна горячей, лихорадочной исповеди полилась сквозь бескровный рот. Регина с ужасом осознала, что вслушивается в каждое страстное слово.
– Раньше я часто думал о смерти. Что ждет человека по ту сторону? Конец или новое начало? И вот я мертв, и все еще не знаю. Боль все та же, отчаяние такое же, и одиночество, и тоска. Что я должен с этим делать? Я никогда не смогу ощутить настоящий вкус вина на твоих губах, дрожь от того, что ты рядом, ветер в лицо, когда гонишь по трассе и окна опущены до самого низа. Не напишу ничего нового, не стану тем, кем так хотел. И я никогда с этим не смирюсь.
Себастиан надолго замолчал, кусая и облизывая губы. Регина едва дышала.
– Я не хочу уходить, потому что здесь ты. Даже если это единственное, что мне осталось. Даже если я никогда не буду с тобой вместе по-настоящему. Даже если я никогда ничего не почувствую – я хочу остаться.
Себастиан царапал, драл ее сердце на куски, а она не могла выдавить из себя ни единого слова – смотрела на него, как пораженная молнией овца и часто-часто моргала.
Он мучил и свое сердце тоже – разрезал и подавал ей на золотом блюде прямо здесь и сейчас, в отчаянной надежде на то, что она примет это подношение.
– Не прогоняй меня, – взмолился он, схватил ее за руки и сжал. – Хочешь, я никогда не покажусь на глаза? Буду просто присматривать.