Она отпихнула его с пути и направилась за ключами, бросив по пути:
– Пошел ты.
– Куда бы ты меня ни послала, я ушел дальше! – крикнул он прежде, чем она со всей дури хлопнула дверцей.
Можно было бы придумать что-то получше. Но главным было то, что Себастиан отстал – и не собирался ей мешать.
Она еще ни разу не ездила по такой густой темноте. Фары едва продирались, слабо освещая дорогу, вынуждая тащиться черепашьим шагом. Регина барабанила пальцами по рулю, внимательно глядя вперед. Еще не хватало здесь скатиться с дороги и завязнуть в сугробе. Откопают не раньше, чем утром.
И лишь когда она въехала на окраину города, немного расслабилась, правда, ненадолго – ярко освещенные улочки закончились, и она снова оказалась один на один с ночью.
Радио вдруг забарахлило. Регина, нервно кусавшая и без того истерзанные морозом губы, выключила его, погрузив салон в тишину – и в следующее мгновение фары высветили тускло блеснувший забор кладбища, мелькающий пиками наверху.
Регина доехала до ворот, припарковалась и нашарила в кармане куртки фонарик. Хорошо, что догадалась убрать его с глаз Себастиана, и он ничего не заметил.
Полную тишину салона нарушало шумное дыхание.
Ладно. Чем быстрее она туда сходит, тем быстрее сможет вернуться домой – и быть может, завеса немного успокоится и позволит ей поспать без этого мерзкого леденящего холода на позвоночнике. Можно сидеть здесь, пытаясь нашарить отсутствующую смелость, а можно просто открыть дверь машины и выйти на улицу.
Регина сглотнула слюну, нашла дверную ручку и выбралась на морозный воздух, выдыхая густые клубы пара.
Ворота высились прямо перед ней – зажатые между кирпичными колоннами, они стремились в бархат неба, и их тонкая ажурная вязь была белой от блестящего в свете фар инея.
Дрожащей рукой нашарив в кармане брелок, Регина заглушила и заперла машину – и тьма тут же окружила ее со всех сторон, не впечатлившись луной.
Вспыхнул фонарик; тонкий луч вспорол вязкую черному и осветил гласную аллею, начинавшуюся за воротами
Регина покосилась на луну, ища у нее поддержки, и потянула на себя створку ворот, распахивая ее пошире. И только когда убедилась, что она не захлопнется, шагнула на территорию кладбища.
Пахло мертвечиной – не в прямом смысле, но Регина не спутала бы этот запах ни с чем другим. Неважно, стоял на улице зной, лил дождь или землю сковывал лед – кладбище всегда пахло именно так.
Регина двинулась вперед, стараясь не оглядываться по сторонам. Чем меньше всматриваться, тем меньше можно было увидеть – и тем меньше потом приснится в кошмарах.
В конце концов, это просто пристанище костей в ящиках под землей и каменными плитами, истлевших, рассыпавшихся. Большинство из их обладателей уже давно были на другой стороне, безмятежные и ни в чем не нуждающиеся – а может, вообще уже переродившиеся. Им не было никакого дела до того, кто пришел сюда среди ночи в поисках ответов на вопросы.
Но если здесь не было ничего такого, то почему тогда так страшно?
Фонарик в руке ходил ходуном, и его луч скакал от одного надгробия, нависшего над дорожкой, к другому, высвечивая то гравировку на могильном камне, то каменную вазу с истлевшими цветами. Сердце стучало так сильно, что сотрясало грудь, а свитер давно прилип к мокрой спине. Регина никого не видела, но отчетливо ощущала взгляды – множество глаз наблюдали за ней, жадно и неотрывно.
Могилу матери она нашла бы с закрытыми глазами, а вот у склепа Блэквудов она была всего один раз. Регина облизала пересохшие замерзшие губы и все-таки оглянулась, вспоминая дорогу. Серые тени метнулись прочь от света – но лишь только она перевела его в другое место, как они тут же возвратились.
Она потопталась на месте, поворачиваясь так, как стояла осенним днем, глядя на похоронную процессию.
Казалось, это было так давно – но на самом деле прошло всего лишь три месяца.
Регина вызвала в памяти провожающих: их черные костюмы, платья и пальто, ржавчину листвы, прилипшей к подошвам, тихие разговоры ни о чем. Потом всплыл запах лилий от гроба, покоившегося на крепких плечах – они двигались так плавно, что гроб будто парил над толпой. И наконец, Рудольф – вытрепанный горем и ветром, просвечивающий, как ветошь. Шатающийся, уставший, одинокий.