– Я хочу поговорить, – Регина все-таки прошла дальше и опустилась на знакомый ковер, прижимаясь спиной к дубовой панели стены.
– Не может быть, – вяло огрызнулась Серена, и встала прямо перед ней, скрестив руки на груди.
Регина проигнорировала ее слабую вспышку – пребывая в дурном настроении, Серена отреагировала поразительно мягко.
– Ты не знаешь, что такого могла совершить ваша мать, о чем теперь сожалеет настолько, что не показывается на глаза?
Серена удивленно подняла брови.
– Ты думаешь, она к чему-то причастна? Она бы и мухи не обидела.
– Я нашла в спальне Вероники стикер, на котором она писала, что чувствует чью-то вину. И она была уверена, что это Корделия.
– А почему ты вообще заявилась с расспросами ко мне? Басти и Рудольф не дали тебе ответов? – поинтересовалась она ехидно. – Неужели вы расплевались? Не делай такое лицо, конечно, я знаю!
Регина скрестила руки и ноги, отгораживаясь от ее острой улыбки. Эта женщина слишком быстро меняла свое настроение.
В этом доме было невозможно сохранить хоть какую-нибудь приватность – чертовы вездесущие души проникали в любую дыру, жадно питаясь даже самыми горькими вещами.
– А ты рада, как я погляжу?
Серена устроилась напротив, вытянув полупрозрачные ноги. Ее тонкие губы поджались – она размышляла.
– Нет, – наконец ответила она, когда Регина потеряла всякое терпение. – Они оба расстроены, а я этого не люблю. Дома и так хватает мрачняка, еще и вы добавляете.
– Уж извини, – бросила Регина сквозь поднимающееся раздражение.
Серена вдруг усмехнулась.
– Они красавчики – кто бы на твоем месте устоял?
Регина промолчала.
– Ладно, рассказывай, – велела Серена, придя в хорошее расположение духа.
– Вероника искала вашу мать, но не нашла. Я считаю, что она просто делала это не там. Рудольф говорил, что у Корделии была агорафобия – или же она себя в этом убедила. Потому я думаю, она осталась в доме, раз умерла здесь и не покидала его при жизни.
– В таком случае, почему она не показывается на глаза? Не то, чтобы ее можно было не заметить, – протянула Серена, рисуя в воздухе силуэт. – Она была весьма заметная.
– Мне кажется, она могла совершить что-то, чего теперь стыдится так сильно, что не может показаться на глаза. Может, боится раскрыть секрет.
– Может, ее вообще здесь нет, – возразила Серена. – И папы тоже.
Регина покачала головой.
– Они есть. Ушла только Вероника – я не чувствую ее. Думаю, что она завершила здесь все, что хотела, прежде чем умерла. Жаль, что я не знаю, как призвать души, это бы многое решило.
Она вдруг осознала, что больше не отгораживается; руки принялись лениво перебирать многочисленные журналы с давно устаревшей рекламой, а из ног ушло напряжение. И откровения наконец нашли выход:
– Вероника говорила, что этот дом похож на кладбище. Я сначала не понимала, что она имела в виду, но когда вчера вернулась из склепа, до меня дошло. Здесь пахнет мертвецами – сильно пахнет. И мы подсознательно пытаемся это перебить. Мои сильные духи, одеколон Рудольфа, диффузоры в каждой комнате – это чувствует каждый, но не понимает. Если бы я не знала точно, где нахожусь, и оказалась здесь с завязанными глазами, я бы решила, что стою посреди кладбища.
Серена слушала внимательно, не перебивая и не корчась в презрительных гримасах, и открыла рот лишь когда Регина иссякла.
– Вся наша семейка постоянно умирала, может, дело в этом. Наверняка такое оставляет след.
– Думаю, смерти в вашей семье – следствие, а не причина. Здесь так много всего… Временами мне кажется, что я нахожусь в многоквартирном доме: за стенами и над потолком кто-то постоянно двигается, шуршит – и я давно сошла бы с ума, если бы не жила с этим всю свою жизнь и не научилась игнорировать.
– Я тоже это слышу, – Серена пошевелила пальцами, но ворс ковра под ними остался неподвижным. – Иногда даже вижу. Но они слишком тонкие и бледные – будто им сотни лет, и их никто не вспоминает.
– Я понимаю, о чем ты. Чем чаще вспоминают усопшего, тем большая его часть остается жить в сердцах. Или в том, что осталось после него на земле.
Серена прижалась спиной к мольберту и прикрыла свои снулые как у рыбы, глаза.