– Мама пару раз надевала ее на домашние приемы, но не особо любила, – пояснил Рудольф, заметив, куда смотрит Регина. – Хочешь померить?
Она отрицательно покачала головой, смятенная.
Она была маленькой девочкой, попавшей в магазин сладостей, где с каждой полки на нее смотрели самые вкусные, самые желанные леденцы, конфеты и печенья. Всю жизнь, сколько она себя помнила, одежда была ее крошечной слабостью, так что, как только позволила зарплата, она начала набивать свой гардероб красивыми, качественными, а порой и безобразно дорогими вещами. Но то, что она собрала, не шло ни в какое сравнение с тем, что она видела прямо сейчас. Это была сокровищница, и она столько стояла, спрятанная, прямо под носом, законсервированная вне времени и пространства.
Регина сердито одернула себя и перевела взгляд на Рудольфа, который мягко улыбался.
– Что ты так смотришь? – спросил он. – Ей оно все равно не понадобится.
– Мы сюда не за этим пришли, – ответила Регина. – Есть здесь что-то такое, что она любила больше всего?
– Да, – ответил Рудольф. – Это я.
– О, – протянула Регина, вдруг почувствовав себя ужасно тупо. – Хорошо. Тогда дай мне одну из свечей, что у кровати. И зажигалку.
Он вскоре вернулся с требуемым и вложил ей в руки. Регина прошлась по комнате, пытаясь услышать что-то, что могло бы помочь – совершенно зря.
– Она не пострадала от пожара?
– В этом крыле пожара не было, – пояснил Рудольф. – Но гарью пахло очень долго.
– До сих пор пахнет, – призналась Регина.
Рудольф пожал плечами и присел в кресло, отодвинув его от стола.
– Я не чувствую. Видимо, это уже чисто на твоем уровне.
Регина устроилась на полу рядом с ним, отодвинув кусок ковра, опасаясь запачкать воском. Почиркала зажигалкой и подпалила фитилек, а потом посмотрела сквозь огонь, и осталась недовольна – было слишком светло. Пришлось вставать и выключать освещение.
– Дай мне руку, – попросила она, возвращаясь на место. Рудольф тут же протянул кисть. Его пальцы слегка подрагивали.
Регина покусала губу, размышляя.
– Пересядь, – и добавила, увидев, что Рудольф не понимает, – это ее кресло. Она всегда здесь сидела. Сейчас, я покажу.
Она встала и села на освободившееся место, скрестила ноги, откинулась на спинку и принялась медленно крутить кольцо на безымянном пальце, задумчиво прикусив губу и зажав свечу между оставшихся пальцев.
– Вот так она сидела и постоянно его теребила – большое, с каким-то синим камнем. Оно ей будто не по размеру, на фаланге болтается, а через костяшку не проходит.
– Обручальное, – эхом откликнулся Рудольф. Его бледные щеки отливали синевой.
– Посидит, повздыхает – а потом встает, переодевается и выходит, – продолжила Регина. – Погоди. Еще не все.
Она резко остановилась, вглядываясь в пустоту. Расплавленный воск потек по руке, но ей было не до того: что-то совсем тонкое скользнуло внутри головы, вдруг щелкнуло – и картинка восстановилась.
Прямо перед ее глазами в своем кресле сидела Корделия Блэквуд – в прошлом. Она больше не крутила кольцо – ее руки удерживали на коленях увесистый альбом в коричневой кожаной обложке. В уголках ее бледно-серых глаз медленно набухала влага.
Затаив дыхание, Регина следила за тем, как первая слезинка сорвалась с аккуратно накрашенных ресниц и покатилась к подбородку; за ней последовала вторая. Корделия потрогала подбородок, с неверием уставилась на мокрые пальцы, сердито сдернула со столика платок и промокнула лицо, затем встала, хлопнув альбомом, и стремительно вышла из комнаты.
– Альбом в коричневой обложке, – сказала Регина, когда воспоминание медленно растаяло. – Она плакала, глядя на него.
– Я не знаю такого альбома, – удивился Рудольф.
– А ты уверен, что знал все о своей матери? – поинтересовалась Регина, принявшись ходить вдоль шкафов – вдруг откуда-нибудь потянет знакомой теперь энергией?
– Я был уверен, – ответил он, мрачнея на глазах. – Но похоже, у нее были секреты.