Ситуация не стала яснее, когда она неопределенно пожала плечами.
Господи, Рудольф понятия не имел, как раскалывать маленьких детей. И надо ли было это делать?
– А куда ты ездил сегодня? Я приехала из школы, а тебя нет.
– В поместье. И завтра еще поеду. Много вопросов нужно решить.
Вероника оживилась.
– А меня возьмешь?
Раньше она не просилась, а Рудольф не предлагал, полагая, что стройка – не место для ребенка. Тем более такая.
Пару дней назад он впервые за долгое время переступил порог дома – и это было оглушительно, ошеломительно больно. А ведь он действительно надеялся, что этих нескольких месяцев ему хватит, чтобы оправиться. Но он вошел и замер в разворошенном холле, судорожно вздыхая и осматривая стены и закопчённый потолок в попытке найти что-то для заземления – еще не хватало истерики на глазах у строительной бригады.
Рабочие успели убрать все, что было повреждено и уничтожено огнем, и от прежней сдержанно-роскошной обстановки не осталось ровным счетом ничего. Пропали и следы с пола – вместе с самим полом.
Он решал вопросы с прорабом, и не выпускал рук из кармана пальто, отчаянно сжимая кулаки, лишь бы не развалиться прямо там.
– На самом деле я не уверен, что это хорошая идея, – произнес он честно, глядя на то, как она ерзает на своем стуле, подгибая ноги и садясь по-турецки – ей было плевать, что это портит осанку, а он устал об этом напоминать.
– Это потому, что там умерла твоя семья? – спросила Вероника бесхитростно.
– И поэтому тоже. Я хотел привезти тебя в заново отстроенный красивый дом. Сейчас там все так себе.
– Ну и что?
Это был классический вопрос, против которого у Рудольфа не было приема. Она пользовалась им каждый раз, когда пыталась его продавить, и Рудольф, прекрасно это понимая, ничем не мог ответить.
То, что он там пережил, было ужасно. Но она такого не переживала – для нее это был просто незнакомый дом.
– Я не боюсь, если что, – добавила она поспешно, хотя он не собирался ничего отвечать.
Просто ты не знаешь, чего именно там нужно бояться, хотел сказать он, но не стал – ее чистые глаза смотрели так внимательно, так хотели, чтобы он уступил и сказал «да», что он просто не мог.
– Ты правда хочешь побывать там? – спросил он зачем-то, хотя уже видел ответ.
– Правда, – подтвердила она спокойно и уверенно.
– Тогда хорошо. Но взамен я попрошу один честный разговор, идет?
Вероника помолчала немного, обдумывая его слова, а потом согласно кивнула.
– Идет.
Бок о бок они стояли в холле. Со вчерашнего дня здесь ничего не изменилось – рабочие переместились на второй этаж и теперь гремели там чем-то тяжелым. Посередине высилась огромная гора строительного мусора – хотя у Рудольфа язык бы не повернулся обозвать так старинный паркет и панели, которым пришел конец. Здесь лежала завершенная история. И Рудольф просто надеялся, что новая будет не хуже.
Предстояло так много работы: отремонтировать все поврежденные помещения, восстановить картины, мебель, детали интерьера и прочие мелочи. Перебрать фотографии, чтобы вспомнить, шторы какого цвета висели в холле и гостиной, и какой именно витраж над входной дверью встречал его каждый раз, когда он выходил из машины и спешил на ужин. И еще тысяча мелочей, которые не шли на ум сразу, но обязательно всплывут позже, когда он пройдется по свежей комнате и поймет: чего-то не хватает.
Рудольф покосился на Веронику: она с любопытством озиралась вокруг и была такой крошечной среди хаоса и разрухи. Как первый цветок на земляном холме на кладбище, как первый росток травы по весне, как глоток воды в засуху – или солнечный луч, скользнувший сквозь пустой оконный проем и осветивший его жизнь и холл заодно.
– Тебе не страшно? – спросил он ее, поправив капюшон куртки, лежащий на ее тонких плечах.
– Не-а, – она помотала головой, и крошечные кудряшки на макушке заколыхались в такт движениям. – А тебе?
– Немного, – признал он.
– Не бойся, я с тобой, – заявила Вероника. – Здесь так красиво.