Еще пару дней назад Себастиан рисовал на запотевшем стекле всякую ерунду, вымораживал сквозняками полотенца, порождал армии мурашек на спине и скрипел половицами паркета в коридоре – и теперь его не было.
Когда Рудольф обнимал ее плечи, было так просто забыть обо всем остальном, однако стоило ему отлучиться, и глухая тоска и боль наполняли сердце.
Его невозможно было заменить. Невозможно было чем-то перебить и вытравить – он чудился ей в каждом мимолетном движении, в каждом аромате и звуке. Такой близкий, и вместе с тем такой недоступный. Он был ярким, шумным, порой саркастичным, и очень, очень нужным – а теперь его не было.
Они изначально оказались по разные стороны, изначально ступили на сломанный мост, прекрасно понимая, чем все закончится – и все-таки расставание было катастрофически больным. Он принял решение, она с ним согласилась и смирилась, отрывая его прикипевшие руки от собственного сердца. Но как теперь взаимодействовать? Себастиан избегал ее – и она на его месте сделала бы то же самое. Как им смотреть друг другу в глаза?
Регина опомнилась, остановила пальцы, вырисовывающие на зеркале непонятные завитушки, и переключила внимание на лицо, рассматривая каждую пору и морщинку.
От простуды не осталось никакого следа – чудо-таблетки Рудольфа сотворили настоящее волшебство, и теперь только мелкие шелушения на носу и потрескавшиеся губы напоминали о том, как плохо ей было.
Неспешно приведя себя в порядок, как внутри, так и снаружи, она выбралась из теперь уже общей спальни (после ее переезда аскетизм здесь заметно сдал позиции) и прошлась по коридору, прислушиваясь к ощущениям – после ночного события отголоски раскрытого секрета все еще слышались между стенами. Могли ли они стать нитками, ведущими к чему-то большему?
Регина постояла у закрытой двери, ведущей в крыло Корделии, но так и не коснулась бронзовой ручки, а потом и вовсе вернулась к лестнице, оперлась на перила и оглядела раскинувшийся внизу холл – черно-белую клетку пола, натертую до блеска, с привычными уже пятнами от витража – сегодня совсем бледными. Светло-коричневое дерево стен даже на вид казалось теплым, бархатным, а хрустальная люстра, лениво мерцающая под потолком, едва заметно покачивала своими многочисленными подвесками.
Этот холл оставался безмолвным свидетелем всего, что происходило – терпеливо сносил каждый разговор и встречу, каждый плач и взрыв смеха. Он видел множество поколений – от первого до последнего. Теперь уже было очевидно, что последние из Блэквудов умерли четыре года назад, а Рудольф, носящий эту фамилию, по-настоящему им не являлся, и от осознания этого на душе стало как-то тяжело.
Глядя вниз, Регина ощутила тонкую холодную иглу, прошивающую сердце и вздрогнула всем телом – рядом с ней стояла молодая, довольно красивая женщина. Она болезненно сильно вцепилась в круглые перила, с отчаянием всматриваясь куда-то далеко – может, даже за край. Ее веки были опухшими и красными, а глаза потухшими и уставшими. Уголки губ скорбно опустились вниз, к самому подбородку.
Эта женщина присела на перила, перебросила ноги, зацепляясь подолом платья, и встала на краешек карниза, нависающий над холлом, окидывая его сдержанную роскошь и пустоту.
– В руки твои, Господи, отдаю душу мою, – воскликнула она страстно и бросилась вниз, навстречу смерти.
Регина ахнула и выбросила руку в тщетной попытке поймать – но тело уже ударилось об пол.
– И что, по-твоему, ты делаешь? – послышалось откуда-то сбоку, прорываясь сквозь туман.
Регина отшатнулась назад и схватилась за шею. Серена, стоящая совсем рядом, скрестила прозрачные руки на такой же груди и прищурилась.
– Решила ускорить встречу со Всевышним? Спешу огорчить – с этим могут возникнуть проблемы.
Подумать только, она чуть не спрыгнула вслед за покойницей. Регина сглотнула, вытерла внезапно вспотевший лоб и наконец сказала:
– Я… о господи, я видела кое-кого. На какое-то время я будто бы стала ей. Отвратительное чувство. Она так нырнула вниз, будто сиганула с вышки в бассейн.
Серена прищурилась, думая о чем-то.
– Думаю, я понимаю, о ком ты. Моя бабка Элизабет. Она умерла молодой, но я не знала, что именно так. Какая нелепость!