Себастиан мягко тронул ее плечи, закрываясь. Регина часто заморгала, ошеломленная. Как? Как она это сделала? Она была в его воспоминаниях однажды, и совсем неосознанно, но это…
– Потом, – прошептал он. – Я покажу тебе все, что захочешь. Но потом.
Дождавшись слабого кивка, Себастиан отстранился, больше не отгораживая ее от комнаты – впрочем, его пальцы все еще держали ее за лодыжку, внушая уверенность.
Ладно. Она могла, определенно могла это сделать.
Испустив дрожащий вздох, Регина развернула бумажку и начала читать:
– Мариса, Рудольф.
Откуда-то из темноты выступила вперед тонкая маленькая фигурка в вечернем платье – и следом за ней, как верный пес, потянулся высокий статный мужчина. Женщина улыбнулась ей, нежно, чуть печально, а мужчина кивнул.
– Получается, – пробормотала Регина еле слышно, едва не захлебнувшись восторгом, сделала второй оборот и продолжила. – Элизабет, Юстас.
Мелькнуло строгое лицо той, что спрыгнула на ее глазах с балкона этим утром – холод ужаса все еще жил в ее сердце – и вышел уже знакомый Регине повесившийся хозяин дома. За его руку держалась немолодая, но очень благородная женщина с высокой прической и качающимися в ушах сережками. Из-за нее выглядывал Фредерик, снова со своим щенком, стесняющийся, но преисполненный любопытства. Чуть поодаль стояла молодая женщина, поразительно похожая на Джейн.
– Кристина? – уточнила Регина, проверив по листку, и дождавшись кивка, снова уткнулась в кривые строки. – Эмма… Эмма?
Спустя долгое молчание в гостиную ступила хмурая женщина в монашеском одеянии. На ее лице читался укор. Но Регине некогда было просить прощения; время не ждало.
Виктория и Эрик вышли сами, без призыва; жесткое лицо Виктории не оставляло сомнений в том, кто был главой семьи в их время. Эрик мягко улыбался, словно чувствуя себя неловко за спиной властной супруги.
За ними выскользнули Серена и Сесиль; последняя все еще была обижена, но все-таки встала рядом с сестрой, одернувшей ее за руку, и захлопала своими глупыми кукольными глазами.
Дурнота накатила неожиданно. Регина споткнулась, не успев прочитать имя, и закашлялась, чуть дыша, отчаянно моргая, пытаясь согнать черные мушки, плавающие перед глазами, едва не выпустив из рук нитку. Себастиан крепче сжал ее ногу, приводя в чувство, и это помогло: кое-как справившись с собой, она продолжила, чувствуя, как из носа начинает подтекать:
– Виктор, Корделия…
Ничего. Она повторила еще два раза, игнорируя вспыхнувшую боль в висках, но ничего не произошло.
– Твою мать! – рявкнула Регина в бессильной злобе, и попробовала снова. – Виктор, Корделия, где бы вы ни были, черт подери, вы мне нужны здесь! Виктор, Корделия, – повторила она немеющими губами, не обращая внимания на сыплющуюся вниз мерзлую кровавую корку – в гостиной сильно похолодало.
Завеса хлопнула ее по спине – как хлыстом по оголенной коже. Она вздрогнула всем телом, застонала, но не отбросила ни листа, ни свечи, повторяя снова и снова, смаргивая слезы из глаз.
Что-то поменялось. Что-то случилось. Ее слова приобрели поддержку, силу, какой прежде не было.
Сломленная, она подняла голову: все присутствующие в комнате окружили ее сгорбленную фигурку и повторяли вместе с ней:
– Виктор, Корделия. Виктор, Корделия. Виктор...
С оглушительным треском завеса разорвалась – и едва заметная фигура встала рядом с остальными.
– Папа, – выдохнула Серена не своим голосом.
Он был светлым; светлее, чем все остальные, легче, мягче. Он прибыл оттуда, откуда она прежде призывала лишь однажды, да и то случайно.
– Святое дерьмо, – раздалось позади – Рудольф едва выдохнул и тут же закашлялся, задохнулся.
Регина перехватила нитку и робко, на пробу, произнесла:
– Вероника?
Тонкое, мягкое свечение озарило гостиную – как последний солнечный луч, прощающийся с горизонтом, прежде чем оставить его во власть темноты.