Так она оказалась в Праге – старой, степенной, и очень-очень красивой.
И влюбилась. Правда, не совсем в город, а в того, кто ей его показывал.
Не знавшая языка, она наняла для себя гида, который водил ее по достопримечательностям и ресторанам, и как-то совсем невзначай познакомил со своими друзьями. И вот тогда началась совсем другая жизнь – полная тусовок, танцев до утра, хохота до боли в животе и наконец, любви, такой, как Корделия хотела.
Громкой – он пел ей под мостом, не стесняясь быть услышанным. Чувственной – он в исступлении шептал ее имя, целуя в висок, утомленный после ночи, полной ласк и страсти. Жадной – он ревновал ее к каждому случайному взгляду, к звонкам от Виктора, к самому солнцу, что посмело смотреть на ее обнаженную спину сквозь распахнутые окна.
Неспособный произнести ее полное имя, чопорное и сухое, он сократил его до нежного и легкомысленного Делли – и именно такой она рядом с ним и была.
Она прожила в Праге два месяца, целую маленькую жизнь, и переносила дату вылета несколько раз – он был в гневе и кричал, что выбросится из окна, если Делли – его Делли – оставит его. И она млела, сходила с ума от грязного восторга, и никак не могла ему отказать, конечно же, она просто не могла бросить его. Она садилась рядом и гладила его по темным волосам до тех пор, пока в поблекших глазах не загорался призрачный свет – и тогда они становились похожими на луну, которую она видела в темноте.
Сотни проявленных фотографий, десятки дешевых браслетов со стеклянными бусинами и узлами, миллионы поцелуев, рассыпанных по коже – Корделии было мало.
Любить его было удовольствием – он всегда парил в небесах, постоянно поглощенный идеями и замыслами, делящийся со своей музой всем, что приходило ему в голову, воздушный, стремительный, легкий.
Вместе они купались в фонтанах, пугая бродяг, а потом сидели на ступеньках храмов и дрожали от холода, роняя из ладоней простецкий завтрак, прихваченный с собой.
И когда она наконец улетела, наврав ему о датах, ее сердце с ней не отправилось. Оно осталось там, в его крошечной квартире на последнем этаже, запутавшееся в скомканных простынях и его волосах.
Делли больше не существовало – она выбросила ее в мусорное ведро в аэропорту вместе с браслетами. Корделия вернулась домой, привезя с собой множество покупок и фотоальбом.
А позже стало известно, что она привезла еще кое-что.
Она узнала об этом так же, как любая другая женщина. Первым желанием было пойти и во всем сознаться, тут же попросить развод и уехать обратно.
У них был брачный договор, но Корделия, наивная дурочка, никогда его не читала. Это дело было для семейного адвоката, не для нее. Тогда она впервые об этом пожалела. Но даже не зная содержания, она понимала – в случае развода она бы не получила ничего. А возвращаться к родителям, да еще и с ребенком… Они бы не пустили ее на порог. Единственная дочь, наследница, приходит из брака, нагуляв на стороне. Это бы стало ее крахом.
Как она могла обречь своего ребёнка на такую жизнь?
В этом большом мире она была всего лишь канарейкой – ничего не умеющей, порхающей по особняку.
Мучаясь совестью, Корделия бросилась к мужу, чтобы обвиться вокруг него, как кошка, и позабыть чужие руки и губы. Чтобы стереть ощущения, закрыть их другими и больше не вспоминать. И в конце концов, ей это удалось; не сразу, но она забыла его голос и смех, его прикосновения, его любовь – бурную, как горный поток, и такую же разрушительную.
Жизнь снова превратилась в широкую, спокойную реку.
Спустя положенное время родился очаровательный мальчик – крупный, розовощекий, темноволосый и сероглазый. Он почти не плакал, только кряхтел, хмурил свои прозрачные брови, и хватал ее за палец своими ручками.
Виктор растаял, как только увидел в ворохе кружев его крошечное круглощекое лицо.
Он так боялся сделать что-то не то, когда впервые брал его на руки – неловко, неуклюже, с большим трепетом и слезами на глазах. А Корделия все вытирала его мокрые щеки и улыбалась, улыбалась, и была совершенно, бесконечно счастлива.
Она изменила все. Она изменила мужа, вдохнула в него жизнь.