Вернулся Себастиан – повзрослевший и превратившийся в настоящего красавчика. Он припарковал свою спортивную машину прямо у двери, и привез с собой диплом об успешном окончании университета, чуть нахальную обезоруживающую улыбку и полный чемодан рубашек с отголоском десятка женских духов. Едва оказавшись дома, он налетел на сестер и долго обнимал их, кружа по комнате, едва не сшибая все на своем пути, потом поздоровался с пытливо разглядывающим его Виктором, как-то неловко, но искренне приобнял Корделию, и наконец подошел к Рудольфу, недавно вернувшемуся с работы. Встал перед ним, качаясь с носка на пятку, и медленно протянул руку, глядя прямо в глаза. Рудольф посмотрел на него в ответ как-то немного растерянно, но ответил на рукопожатие.
Когда-то неразлучные братья окончательно охладели друг к другу.
Или, вернее сказать, охладел Себастиан – Рудольф все еще заботился о нем, хоть и делал это сухо, сдержанно, игнорируя злость и колкости.
Какое-то время спустя ночью она, маясь от бессонницы, спустилась на первый этаж, чтобы выпить теплого молока с медом, но сменила маршрут, услышав гневный визг рояля. Корделия тихо подошла к гостиной, которая была отвоевана в личное пользование Себастианом еще несколько лет назад и замерла под дверью, слушая, как рваные и яростные звуки дерутся между собой, не в силах одержать победу. Потом они затихли; грохнула крышка рояля, покатилась по полу пустая бутылка, а затем послышались глухие, задавленные рыдания вперемешку с руганью.
Корделия коснулась было двери ладонью, но в последний момент отступила и медленно побрела обратно, спотыкаясь на каждом шаге.
Она не знала, чем ему помочь.
Басти был двухполярным: объединив в себе болезненную страсть матери и холодную отстраненность отца, он постоянно рвался напополам, не в силах справиться ни с тем, ни с другим.
Эта его постоянная погоня за адреналином, за яркими эмоциями – он возвращался ранним утром после очередной попойки, весь в ссадинах и засосах, и скрывался в своей гостиной, чтобы излить все прожитое на нотные листы. Потом снова выбегал из дома поздним вечером, собрав сумку с вещами, твердо говоря о том, что не вернется – и через неделю оказывался на пороге, отказываясь говорить, где был и что делал, будто подчинялся неведомой резинке, тянувшей его назад. Снова шел к себе и музицировал до тех пор, пока не выбивался из сил.
Корделия иногда думала: не разлучи она его с Рудольфом, что бы случилось?
Наблюдать за ним было тяжело – а он не то, чтобы не подпускал к себе, просто привык справляться в одиночку. Или не справляться.
Она упустила его, и даже не знала, в какой именно момент. Может, еще до рождения.
Любимый бутик презентовал новую коллекцию украшений. Воодушевленная, Корделия рванула прямо туда, набрала безделушек на баснословную сумму, не позабыв выбрать для каждого члена семьи – и даже для буки-Виктора, который все больше брюзжал, чем говорил нормально. Обласканная вниманием и совершенно довольная, она обвешалась пакетами и рылась в сумочке в поисках ключей от машины, когда кто-то схватил ее за бок и, уколов ножом, начал сдирать с шеи колье. Корделия вскрикнула, выпуская пакеты из рук. Нападавший дернул за сережку, разрывая мочку, стремительно подхватил пакеты, толкнул ее на тротуар и побежал прочь, тут же скрываясь за поворотом. И только тогда рухнувшая Корделия закричала в полный голос.
Нападавшего поймали в тот же день – он был молодым и нахальным, и очень нуждался в деньгах.
Все было каким-то размазанным, расплывчатым – Корделия поняла, что это было настоящее вооруженное нападение, только спустя несколько дней. Она всегда была в безопасности, всю жизнь, неважно, насколько дорогие украшения на ней болтались. Даже охрана присутствовала на территории скорее для галочки, чем для настоящей защиты. Их город всегда представлялся спокойным, крошечным болотом, где все знали друг друга в лицо. И теперь этот кокон спокойствия вдруг разорвался, лопнул, и выбросил ее в жестокий мир – тот, где она сидела на тротуаре и рыдала, зажимая рукой порванное ухо.
Она не выходила из дома – приезжавший врач осматривал ее и давал все рекомендации – зашитая рана заживала медленно и постоянно нагнаивалась. Семейство обеспокоенными птицами кружило поблизости, предлагая то налить чая, то принести плед, а то и просто вместе посмотреть кино. Оттаял даже Себастиан – несколько раз он молча сидел у нее в ногах, пока она перебирала его волосы и старалась ни о чем не думать. Получалось так себе, но она правда старалась.