Месяц спустя Корделия поняла, что неуклонно отказывается от любых предложений выбраться в свет. Приглашения на приемы копились на журнальных столиках, а потом нещадно сминались и выбрасывались.
Опомнившись, она сделала над собой усилие, выбрала небольшую вечеринку по случаю дня рождения одного из знакомых Виктора, оделась, навела полный марафет и потребовала, чтобы Рудольф сопровождал ее – он с готовностью согласился. Корделия спустилась в холл, триумфально цокая каблуками, вышла на крыльцо, устроилась на заднем сидении машины, бок о бок с сыном доехала до ворот … и выскочила на улицу, сотрясаясь в ужасе, задыхаясь от недостатка воздуха.
Какое-то время приглашения еще приходили, а потом все поняли, что Корделия Блэквуд, ранее не пропускавшая ни единого яркого события города, засела дома окончательно, и поток иссяк.
Бессонница Корделии набирала обороты; как лунатик, она таскалась от одной двери к другой, проверяя, заперты они или нет, высматривала в окнах охранников, и потом шла куда-нибудь, где можно было посидеть и поразмышлять.
В два тридцать ночи она вывернула из коридора и остановилась перед узкой полоской света, тянущейся из кухни, потом толкнула дверь и медленно вошла, щурясь, чтобы рассмотреть, кому еще не спалось.
Снова пьяный Себастиан, покачиваясь, восседал на барном стуле, едва не сваливаясь на пол. Стол перед ним был усеян разорванными в клочья листами, сломанная ручка валялась рядом. Бутылки уже не было; должно быть, он убрал ее, прежде чем приниматься за музыку.
Он едва повернул голову, когда заметил ее и бросил:
– Гуляешь?
Корделия подошла поближе, вставая совсем рядом.
Себастиан был таким тонким сейчас, почти прозрачным под светом люстры, с больными покрасневшими глазами и искусанными губами. Уложенные на стол руки нервно дрожали.
– Сынок, ну почему так? Что тебя гложет? Расскажи мне, – попросила Корделия, тронув его окаменевшее плечо.
Он вздрогнул и коротко посмотрел на нее, будто думал, стоит ли вообще открывать рот. Корделия выдержала его взгляд.
– Я чувствую, как смерть зовет меня. Она меня выбрала, я ее… Не знаю, сколько еще я смогу сопротивляться, – пробормотал он отстраненно, и вдруг уткнулся лбом ей в руку, совершенно обессиленный.
– О чем ты говоришь? – ужаснулась Корделия, прижав его к себе в бесполезной попытке защитить. – Ты здоровый парень, ты можешь делать все, что хочешь. Что это за мысли такие?
– Это не мысли, – возразил он, звуча глухо, как из бочки. – Я видел смерть много лет назад.
– Басти, но это же… послушай, это все неправда. Никакая смерть не заберет тебя. Просто ты у меня такой.
– Какой? – уточнил он. Плечи под ее руками снова затвердели, шея напряглась.
– Впечатлительный. Может, мы с папой уделяли тебе мало внимания…
Себастиан отстранился, тут же похолодевший.
– Причем тут вы? Я видел ее в часовне. Когда провалился.
– Ты уже взрослый, – осторожно напомнила Корделия, отступив на пару шагов. – Ты мужчина. Так возьми себя в руки. Нельзя пускать жизнь под откос только потому, что ты испугался чего-то в детстве.
– Почему ты не можешь просто мне поверить?
Корделия поджала губы, не уверенная, что знает, какого ответа он от нее ждет.
– Неважно, – бросил Себастиан, шатко слез со стула и направился мимо нее, не забыв как следует шарахнуть дверью.
Корделия думала, что наутро он не вспомнит о том разговоре, но он ничего не забыл. С того дня их отношения испортились окончательно.
Она обзавелась своим первым психотерапевтом – он приезжал дважды в неделю, и они подолгу сидели в креслах в библиотеке. Корделия говорила о том, о сем, он записывал кое-что в блокнот – и ничего не менялось. Она по-прежнему не могла пройти дальше ворот, и вскоре уже обошла каждый квадратный метр участка, заучив его наизусть. Раньше она оставляла его так часто, ездила по всему городу, с рейдами по бутикам и ресторанам, по загородным курортам – теперь это все было в прошлом.
Канарейка снова сидела в клетке, и теперь уже не могла из нее выйти.