Энергия требовала выхода, хотя бы какого-нибудь – и все ее внимание обратилось к Виктору, преспокойно проживающему свою подкрадывающуюся старость. Одна за другой потянулись склоки: сначала маленькие, из-за мелочей, они постепенно крепли и росли. Виктор все делал не так: бросал машину не на своем месте в гараже, разбрасывал вещи, передвигал ее коллекции, и даже добрался до оранжереи и умудрился ободрать ее редкие розы, привезенные из-за границы – а после еще и принести ей в качестве подарка.
Корделия кричала на него, а потом уходила к себе, не добившись никакого результата, и там снова плакала, перебирая страницы уже затершегося альбома. Там, на фото, она была такой живой и красивой, и ее глаза так блестели, влюбленные и счастливые. А из зеркала на нее смотрела уставшая, измотанная незнакомка без малейшей искорки в глазах.
– Почему ты просто не можешь быть счастлива? – спросил Виктор как-то во время очередной ссоры. – У тебя ведь есть все, что я только мог дать.
– Но этого недостаточно! – воскликнула она в сердцах, всплеснув руками и смахнув пару листов с его стола. – Я родила тебе четверых детей – больше, чем кто-либо из Блэквудов вообще когда-либо имел! Но ты… Ты никогда не знал, как меня любить!
– Я любил тебя всю жизнь, – отрезал он. – Так, как умел. Чего ты еще от меня хочешь?
Корделия сжала зубы так крепко, как только могла, чтобы не пропустить ни единого вздоха, ни единого всхлипа.
– Ты как каменная глыба. Да что там, даже камень можно согреть, но ты… ты…
– Ты сама меня выбрала, – напомнил Виктор.
– Мне было восемнадцать!
– И что ты сейчас предлагаешь?
Вот оно. Вот оно. Корделия вдохнула поглубже.
– Я хочу развод, – сообщила она, содрогнувшись, как от удара током. Слова, которые были зарыты на глубине ее сердца столько лет, наконец вышли наружу.
– Почему? – спросил он так спокойно, будто уточнял, что на завтрак.
– Потому что устала, – честно ответила она. – Я хотела развестись, еще когда была беременна близнецами, но ты убедил меня остаться. Теперь все мои дети взрослые и самостоятельные.
– А как же твоя фобия?
Она пожала плечами.
– Что-нибудь придумаю.
Виктор вдруг хмыкнул. В тишине это прозвучало как щелчок взведенного курка.
– Ты вообще не понимаешь, да? – спросил он.
– Просвети меня.
Он встал, обошел стол и встал прямо напротив, окидывая ее изучающим взглядом. С таким же видом он порой читал рабочие документы.
– Я дал тебе весь мир, все, что бы ты не пожелала. Тебе даже просить ни разу не пришлось. Первая леди города, разве нет? Даже принял чужого ребенка.
Корделия отшатнулась. Виктор качнулся в ее сторону.
– Ты думала, я не знал? Это неважно. Он мой, я сделал его своим, и он – лучший Блэквуд, что когда-либо рождался! Забавно, не так ли? А ведь он должен был носить другую фамилию.
Он не повышал голоса, не кривил лицо, вообще ничего не делал – только говорил. И словами хлестал Корделию по щекам, снова и снова.
– За эти годы я научился мириться с тем, что моя жена на моем месте представляет другого. А теперь ты хочешь просто уйти. Куда ты пойдешь? Что будешь делать?
Она не знала ответ ни на один вопрос.
– Знаешь, – наконец сказала она, криво ухмыльнувшись. – Возможно, мне стоило родить и остальных детей от кого-то другого. Глядишь, результат был бы лучше.
Виктор вытаращился: его глаза бешено забегали по столу, руки потянулись к мраморному пресс-папье – Корделия едва успела увернуться и содрогнулась от грохота, с которым оно ударилось о стену рядом с ней.
– А я и не знала, что живу рядом с психом, – заметила она отстраненно, глядя, как на его лице загорается понимание вперемешку с ужасом.
И прежде, чем он успел швырнуть в нее что-нибудь еще, она вышла из кабинета и стремительно направилась к себе в спальню, а уже там заперлась в гардеробной и снова прорыдала над альбомом весь вечер.
Назавтра она спустилась в столовую при полном параде: платье, туфли, укладка, и подаренные свекровью серьги. Бриллианты в белом золоте не надевали на завтрак, но Корделия так хотела напомнить Виктору о том, что сделала для него, что нарушила это правило и уже успела пожалеть: их чудовищная тяжесть клонила голову к земле.