Ладно, подумала Регина, входя в гардеробную, чтобы одеться, если Рудольф пока предпочитает молчать об этом, она тоже не против. В любом случае, у нее было никаких сил продолжать сегодня – она и так потратила слишком много.
Она поворошила вешалки, выбрала для себя домашний шерстяной костюм с водолазкой – хватка холодной призрачной руки на горле все еще была слишком свежей, и ей хотелось прикрыть шею. Странно, что не было следов.
– Сейчас спустимся, а там бедлам, – заметил Рудольф, шагая по лестнице перед ней – должно быть, собирался ловить, если она вдруг оступится.
Регина покачала головой.
– Никого там нет – все разбрелись по своим делам. Я напитала их собой, так что у них есть что-то поинтереснее, чем торчать здесь.
– Даже у Вероники и папы? – спросил он как-то неуверенно, ломко, и в то же время жаждуще.
– Я не чувствую их присутствие здесь.
Рудольф тяжело вздохнул, пропуская Регину в кухню.
– Я надеялся попрощаться.
Регина забралась на стул и сложила руки на столе, подавляя желание уткнуться в них лбом – точно на этом же месте в воспоминаниях Корделии сидел отчаявшийся Себастиан. Видеть его таким было невыносимо.
– У тебя будет такая возможность.
Только не проси меня вызвать их прямо сейчас, думала она, тупо глядя, как Рудольф накладывает что-то на тарелки и ставит их в микроволновку, я не выдержу.
Однако он не попросил; молча поставил перед ней чашку зеленого чая, положил приборы и льняную салфетку, поставил парующие тарелки и сел напротив, сцепив руки перед собой.
– Я уже устал удивляться, – сказал он, наколов на вилку кусок мяса. – С каждым днем открывается все больше подробностей – таких, какие я, скорее всего, даже знать бы не хотел. И все то, что казалось мне таким хорошим в моей семье, вдруг извращается и становится ужасным. Я обожал деликатную любовь моих родителей – и теперь выяснилось, что там никакой любви вовсе не было. Я знал маму ласковой и нежной – а теперь как-то уживаюсь с мыслью о том, что она пыталась тебя убить в попытке сохранить секреты. Я думал, что отец – прекрасный человек, а он так поступал с ней. Я знаю, что мы должны дойти до конца, чтобы все наконец завершилось, но господи, как же все это непросто – и для тебя, и для меня.
– Мы до сих пор не знаем, почему они погибли. Почему вообще семья настолько болезненна и так склонна к смерти. Все эти переделки, в которые Басти попадал – Корделия отмечала, что в такие моменты он выглядел едва ли не безумным. Я думаю, что-то здесь тоже что-то есть. И это ее проклятие… Знаешь, слова матери имеют огромную силу, особенно, если сказаны в сердцах.
– Ты думаешь, она причастна? – спросил Рудольф, так ничего и не съев – впрочем, как и Регина.
Она повозила салфеткой по столу, собирая слова для ответа.
– Я думаю, что много всего совпало: отъезд Себастиана, постоянные ссоры в особняке, заедающий замок на гостиничной двери, неисправная проводка, ее слова. Я не скажу, что этого достаточно, поскольку не знаю. Вполне возможно, было что-то еще.
Тихо загудел включившийся холодильник. Моргнула огнями люстра над их головами – должно быть, сбоило электричество.
Регина отпила из чашки, не уловив ни вкуса, ни аромата.
– Мои – я же все еще могу говорить, что они мои? – предки были приближенными к королевской семье, – начал Рудольф негромко, глядя куда-то мимо Регины. – Отсюда вытекало множество привилегий. Эту землю подарил король за заслуги на одной из войн – и насколько известно, Блэквуды с удовольствием переехали, как только закончилось строительство. Сюда не доходили никакие сражения, и можно было спокойно жить.
– То есть, они не были здесь изначально?
– Получается, что нет. Особняк строился без них. Они были очень набожными, потому пожелали, чтобы на участке была часовня – и ее построили первой, а уже затем все остальное. Это все, что я знаю о предках. А, ну и конечно, здесь есть кладовые со старинным оружием, доспехами и так далее.
– Стены должны помнить, – пробормотала Регина отстраненно.