С утра Рудольф был раздражающе бодр, в отличие от нее, отчаянно давящей зевки и цедящей кофе без молока.
– Рудольф, – пробормотала она, наблюдая, как он ловко укладывает ломтики авокадо на творожный сыр, – ты вчера слышал лай?
– Лай? – недоуменно переспросил он и положил сверху кусочек красной рыбы. – Нет, а ты слышала?
Она мрачно кивнула.
– Не знаешь, чьи они? Кажется, целая стая. Запросто могут кого-то задрать. Это не соседские?
– Не думаю, – ответил Рудольф, откусил добрый кусок и прожевал, прежде чем продолжить. – Ближайшие соседи слишком далеко. Но я спрошу, не бегает ли в округе стая бродячих собак. Это и правда может быть опасно.
– Как ты так крепко спал? Они надрывались.
Рудольф лишь плечами пожал.
– Мои окна выходят на другую сторону, может, потому и не слышал. Я же крепко сплю.
Это было правдой: вопли его будильника доносились из спальни каждое утро, и он неизменно надрывался добрые десять минут, прежде чем Рудольф его отключал.
У Регины имелась теория на этот счет: возможно, он не хотел просыпаться, потому что во сне был счастливее, чем наяву. Но они никогда это не обсуждали. Многие темы все еще оставались слишком щекотливыми и болезненными, чтобы их поднимать.
– Буду поздно сегодня, – пробормотал он с набитым ртом, а после в несколько глотков осушил чашку. – У меня несколько совещаний. Найдешь, чем себя занять?
Регина медленно кивнула: перед глазами снова встали лица близнецов. Где-то глубоко внутри заворочалось острое любопытство.
– Да, думаю, найду. Работай и не беспокойся обо мне.
Ей предстояло многое узнать.
Глава 6
Мама часто говорила:
– Солнышко, ты самая лучшая, самая красивая, самая талантливая!
Она тепло улыбалась, прижимала к груди и целовала в макушку, а Регина обнимала ее в ответ.
И не верила ей.
Ее, такую вроде бы хорошую, оставил собственный отец. Он не уехал в дальние края, просто ушел из семьи, и Регина порой видела его на нешироких городских улочках.
Они встречались, и Регина научилась ненавидеть его раньше, чем говорить.
Чужак. Предатель.
На нее, такую красивую, не смотрели мальчики.
Все ее сверстницы гуляли, держа за ручки своих неуклюжих кавалеров, и часами переписывались с ними в интернете. Это было глупо, наивно и очень, очень желанно.
У нее, такой талантливой, никак не получалось создать что-то стоящее, уникальное, принадлежащее ей одной. Она вспыхивала идеей, как лучина от спички, но тонкая ветка горела быстро, а поленьев, чтобы подбросить, у нее не было. Угольки гасли, и на этом все заканчивалось.
– У тебя все еще впереди, – твердила мама, и в ее голосе было так много уверенности.
Регина давно думала о том, что на самом деле мама не уверена, что это «впереди» когда-нибудь настанет.
Регина думала о том, что порой мамы тоже могут врать.
***
Элоиза пела во время работы: ее негромкий приятный голос разносился по гостиной, наполняя теплом каждый уголок и закуток, каким-то волшебным образом оживляя холодный, оцепеневший особняк.
Забравшись на диван и подобрав под себя озябшие ноги, Регина допивала вторую чашку кофе и прислушивалась к тому, как экономка, будто бы чуть смущаясь, пасовала перед высокими нотами и притопывала в такт маленькой аккуратной ногой. Дом тоже внимательно слушал: не скрипела ни единая половица сияющего от лака паркета, не шевелились тяжелые бархатные шторы, и даже заглядывающие в окна ветки замерли, чтобы ничего не упустить.
За ней было интересно наблюдать: Элоиза двинулась вдоль стены, смахивая пыль с полок, заставленных всякой всячиной – фарфоровыми собачками, модельками кораблей, книгами, потом направилась к большому старинному глобусу, покоившемуся на большой подставке в углу, ни разу не споткнувшись и не сбившись с одной ей известного ритма – она прекрасно знала каждый сантиметр дома и относилась к нему с очевидной любовью. Ее ловкие пальцы подвинули глобус на пару сантиметров, затем слабо крутнули, и экономка удовлетворенно кивнула сама себе, опуская мягкую щетку.